в присутствии начальства при иных обстоятельствах.
На выезде из города утопавшая в грязи трасса была забита двумя встречными транспортными потоками. С диким ором носилась дорожная полиция, какой-то полковник в непромокаемом плаще грозился всех расстрелять и повесить. Дождь хлестал не переставая, смеркалось, и мы сочли за благо прервать путешествие. Свернув на боковую улицу, Юрген не без труда, но всё ж относительно быстро добрался до местной комендатуры. Комендант оказался милейшим человеком и устроил нас в уютной квартирке, где обитали трое испуганных русских, мать, сын и дочь, а также двое немецких офицеров. Грубер сообщил, что проживание вместе с туземцами запрещено, но соблюдать все инструкции возможным не представлялось.
За ужином я снова вспомнил про книги в грязи, благо офицеры были на службе, Юрген спал, а хозяева притаились в оставленной им комнатенке.
– Вы славист, а так презираете русских и прочих славян.
– Презираю? – переспросил Грубер, успевший взбодриться хорошей порцией коньяка. – Сказано сильно. Нет, я просто хорошо их знаю. Что же до моей ученой степени, то нам, специалистам по славянам, еще предстоит сыграть свою роль в уничтожении этой насквозь пропитанной злом империи, – последние несколько слов прозвучали как цитата, – которая прежде называлась Россией, а ныне Советским Союзом. Выпейте коньяку, вы продрогли. Русскими ограничиться не удастся – правда, я чем-то напоминаю сейчас Луцака? Мой шеф, кстати, считает, что ваши в бывшей Югославии излишне либеральничают с сербами, мешают зачем-то хорватским идеалистам навсегда избавить Балканы от этой нации убийц.
– Но ведь наши хорватские союзники творят там такое…
– Этому надо радоваться, милый Флавио, разве вас не учили? – сказал он, криво усмехнувшись. – Мои соотечественники, скажем, и не подумают спасать поляков от желто-голубых, если дело дойдет до резни. Пусть потешатся. Хотя с другой стороны, и наши хороши – зачем-то церемонятся с чехами, надеясь их привести к общему великогерманскому знаменателю. Мой шеф считает, что зря. Чехи, по его мнению, лишь на вид безобидный народец, при случае они покажут зубы. Нет, я не идеалист, Флавио, отнюдь не идеалист. Имперский министр восточных территорий свято верит, что можно воспользоваться Украиной против России, воспитать из здешнего населения украинцев, которые станут нашим оплотом на Востоке. Я не верю. Мой шеф тем более. Русский всегда останется русским, если он не последний подонок. Что, разумеется, нисколько русских не оправдывает – черт бы их всех побрал с их климатом и скотством.
– Но ведь речь идет о судьбе целых народов. Европейских народов.
– Ага, вы еще о культуре скажите. Не забывайте только, что я славист. Не американский и не английский, а следовательно – знаю, о чем говорю. Это они, даже если до рвоты ненавидят Россию, сочтут своим долгом вспомнить попутно о гении Льва Толстого. Слава Богу – с тридцать третьего мы в Германии можем быть честными до конца. – Он подлил себе коньяка, мне тоже. Осушив стаканчик, проговорил