патриоты учились у коминтерновцев переполняющей их ненависти к фашизму. Особенно у испанцев. Эти смуглые ребята с ослепительными улыбками мгновенно преображались, как только речь заходила о нацистах. Более других Евгению запомнились партийные работники и представители испанской республиканской армии Анфель Эррайс, Паулино Гонсалес, Фелипс Артуньо, Рональд Эскрибано, неугомонный шутник Хесус Ривас, большеглазая курчавая девушка Хуанита Прот, высокая стройная Мария Фернандес. Вспоминая расстрелянных жён и мужей, голодных детей в лачугах Бильбао, все они рвались в бой с немецкой нечистью.
Некоторые вещи Ануфриеву казались странными. Например, вместо рот в их батальоне были отряды, вместо взводов – группы, вместо отделений – звенья. «Как в пионерлагере, ей-богу», – думалось тогда ему. Как молодой воин, он ещё не мог знать, что такая терминология была введена не случайно. Она объяснялась спецификой чекистского спецназа, когда в ходе спецоперации, условно говоря, роты было много, а взвода – мало. Это была не игра слов, а элемент тактики.
И ещё одна странность смущала Евгения. Известно, что новобранцев в армии стригут наголо, но бойцам войск Особой группы, напротив, запрещали стричься. Выглядело это несколько нелепо. Например, любой гражданский, глядя на такого воина, мог подумать, что перед ним неопрятный тип. А военный патруль вообще мог принять бойца за ряженого или, того хуже, вражеского диверсанта.
Но все эти странности были особенностями воинского формирования, которому предстояло проводить специальные операции в тылу врага.
Новобранцев временно разместили в здании Литературного института на Тверском бульваре, куда продолжали прибывать добровольцы. Насколько же они все были разными – студенты, рабочие, служащие, преподаватели вузов или, как сам Ануфриев, бывшие десятиклассники.
Если ядром группы, её руководящим звеном стали в основном пограничники, то среди личного состава, как ни странно, лидерами сразу определились ифлийцы. Так называли студентов Московского института философии, литературы и истории.
Все они были активные и бойкие ребята. Один Гудзенко чего стоил. Без него не обходилось ни одно мероприятие. Сарик (производное от данного ему с рождения импозантного имени Сарио), или, как потом его начали называть, Семён, всегда находился в центре событий. Что в боевой и политической подготовке, что в художественной самодеятельности, что в стенной и фронтовой печати – неизменно на первых ролях. Запевала, декламатор, талантливый автор – в нём переплелись самые незаурядные способности.
Тягаться с ним в разносторонности знаний мог разве что Лазарь Паперник. Этот рослый, смуглый, кучерявый красавец в сочинительстве, конечно, был не так силён, как Гудзенко, но в спорте мог дать фору любому, поскольку владел и искусством верховой езды, и снайперским делом, был планеристом и лыжником, мотоциклистом и пловцом, мог одинаково интересно и динамично провести комсомольское собрание и концерт. Так что застрельщиков в бригаде хватало.
А