(551–479 до н. э.), имя которого по-китайски звучит как Кун-цзы или Кун-фу-цзы (Мудрец Кун), был одним из многих служивых мужей, вышедших из обедневших аристократических семей, которые в поздний период эпохи Чжоу пытались через свои познания в древних учениях установить покой и гармонию среди многочисленных царств на Центральной равнине. В традиционных трактатах чаще всего Конфуций упоминается не под именем собственным, а обозначается просто иероглифом «цзы» – «Учитель» (например, «Учитель сказал» – «цзы юз»), выступая, таким образом, скорее как знаковая фигура, нежели как индивидуальный человек. И читателю сразу становится ясно, что речь идет не об абстрактном «мудреце», а о Конфуции, который стал нравственным идеалом сотен миллионов людей.
В период Восточного Чжоу (770–256 до н. э.), когда жил Конфуций, существовало немало подобных ему честных служивых мужей (ши), в том числе и вышедших из школ ранних мистиков, которые своими знаниями пытались послужить правителям царств. Многие из них делали это в надежде на достойное жалование и должность, другие старались сочетать это с идеалом установления гармонии в Поднебесной. Но из всей их плеяды в истории осталось очень немного имен – и среди них Конфуций. Так может быть, сохранение образа Конфуция в истории – это всего лишь случайность? В тот период в Китае проповедовали сотни учителей, а тысячи жили и до него, и после него. Может быть, просто о других проповедниках не сохранилось достаточного количества сведений – например, их ученики не были столь старательны в своих записях, как последователи Конфуция, которые тщательно зафиксировали каждый шаг и каждую фразу своего любимого учителя? И так он вошел в историю не потому, что был самым великим, а потому, что оказался самым «описанным»?
На первый взгляд, он вполне повседневен – и именно в этой повседневной житейской мудрости проступает его трансцендентное величие. Он не отстранен от мира чувств и эмоций, как буддист, не чудесен в своих историях, как Чжуан-цзы, не обладает сверхъестественными способностям, как даосские маги. Он – такой же, как все. И, однако, он значительно более мистичен, чем десятки других духовных наставников Древнего Китая.
Понять его, на первый взгляд, очень просто – он никогда не говорит о вещах трансцендентных, потаенных, мистических. С учениками и правителями, с аристократами и простолюдинами он в равной степени беседует просто и доступно. И поэтому в его речах даже сегодня любой человек может найти источник как житейских советов, так и духовных откровений.
И все же понять его нелегко. За кажущейся простотой скрывается такая глубина традиции, аллюзий и полунамеков, что не всякий китайский знаток сможет уловить эти тонкости.
Прочтение образа Конфуция зависит от того, на какой точке зрения мы изначально стоим – о Конфуции и традиционном конфуцианстве сегодня известно столько, что весьма затруднительно подходить к этому образу непредвзято. Если мы допускаем, что в Древнем Китае существовала развитая «философия», то перед нами выстраивается образ Конфуция как чрезвычайно педантичного, тщательного философа. Но стоит нам