куда-то налево. Когда мир снова обрёл чёткость, рубашка уже тоже лишилась пуговиц, ремня не было, а цепкие руки щуплого ножницами вырезали молнию и заклёпку, на которые были застёгнуты джинсы Владимира. Потом его толкнули в спину и по-русски велели засунуть руки в карманы. Впереди был тускло освещённый коридор. Поворот. У одной из дверей Владимир услышал: «Стоп!»
Дверь под рукой щуплого полицейского никак не хотела открываться. Наконец, чертыхнувшись по-латышски, он вдавил её во что-то податливое – и Владимир увидел, что народу в маленькой комнатушке с зарешеченным окном было что сельдей в бочке. Или салаки. Люди стояли буквально плечом к плечу, и только в углу около окна виднелось место, свободное от голов – что-то, видно, было в этом углу такое, на что никак нельзя было наступить. Длинными своими костлявыми руками полицейский принялся заталкивать туда Владимира. Падать было некуда, а то Владимир упал бы прямо на Сашу.
Раздались выкрики по-русски:
– Эсэсовцы, врача пришлите! Врача!
– Воды! Пить дайте, поганцы!
– Эй, там, не давайте дверь закрыть!
Две-три пары рук ухватились за дверь, не давая её закрыть, но полицейский ответил почти без акцента:
– По порядку номеров рассчитайся, будет сто – будет автобус, пограничная служба! Первый, второй, – ткнул он в Сашу и Владимира, потом ткнул дубинкой в чью-то руку, – третий!
И пошло:
– Четвёртый! Пятый!
– …Тридцать восьмой!
– …Шестьдесят второй!
И от самого окна:
– Они не скажут, они с ночи без сознания, с этими вместе восемьдесят девять!
– Обманете, – сварливо сказал полицейский, – бегом до границы погоню и автобус на себе повезёте! – и принялся дубинкой забивать Владимира внутрь комнаты, чтобы дверь закрылась. Изнутри помогали – втаскивали за руки, за одежду. Поднялся невнятный ропот – «давай, давай, умнёмся ещё, автобус подгонят…» – и оба очутились внутри, а дверь захлопнулась.
Теперь можно было бы перевести дух, но Владимира прижали к двери. Избитая спина ныла, а сосед, стоявший рядом, навалился так, что даже вздохнуть было непросто. Руки с разбитыми костяшками пальцев, торчавшие из оборванных рукавов клетчатой рубашки, он держал перед грудью. Пробормотал извиняющимся тоном:
– Я руки опущу… кровью чтоб не запачкать…
Ему удалось опустить руки, и он принялся подтягивать неглаженые брюки, застёжка которых была вырвана с мясом. Совсем упасть с него брюкам, к счастью, не давала теснота.
– Да ладно вам, – буркнул пожилой лысый дядька с клетчатыми от морщин лицом и шеей, – это раньше считалось, что тут все вежливые… Как же, культура, Прибалтика, наша советская заграница… Вашу-то рубашку во что превратили? А брюки? О! И не пил вроде, а в глазах двоится. Молодые люди, они что, вас перепутали и через это сюда?
– Тут давно всех перепутали, – яростно выдохнул Саша: на него тоже навалились, затиснув в самый угол у двери.
Владимир