ожидавшаяся, разразилась неожиданно и вызвала первый в истории военный конфликт мирового масштаба…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1914 год, июнь. Россия,
г. Санкт-Петербург
– Поди прочь! – пресекая попытку слуги что-то сказать, Георгий стремительно пересек анфиладу комнат, прошел к себе. Плотно закрыл дверь, достал из шкафа графин с мадерой, наполнил на треть бокал и тяжело опустился в кресло. В последние дни кабинет стал для него единственным местом, где он мог позволить себе расслабиться, побыть самим собой. Он устал…
Собираясь глотнуть вина, Георгий отметил, как дрогнула рука. Его лицо, без того напряженное и хмурое, сделалось и вовсе мрачным.
«Если так пойдет дальше, я не выдержу, сорвусь», – подумал он. И поймал себя на том, что эта мысль за прошедшую неделю стала в его сознании доминирующей. Он предполагал, что будет тяжело. Но представить не мог, насколько!
Несмотря на то, что внутренне он был готов ко многому, открытие, сделанное сегодня, потрясло его до глубины души. Он почувствовал, что действительно начинает ненавидеть тех, кто окружал его все эти годы. Правда, Румянцев предупреждал, что это пройдет, это нормально. Но Лазорян все равно чувствовал себя опустошенным.
«Нормальная реакция, – мысленно усмехнулся Георгий, подавляя растущее отчаяние. – А ну, как не пройдет? Нет, мои враг – не в России, они – в Турции, в Германии. Здесь же – по-прежнему, все родное, дорогое, любимое. Дмитрий Иванович, безусловно, прав. Это – реакция на изменившееся отношение ко мне окружающих».
Он страшился своих мыслей, но не думать об этом не мог. Хотя и успокаивал себя, пытаясь отыскать ответы на мучившие его вопросы в рекомендациях, которые постоянно давал Румянцев. Лазоряну вспомнился их вчерашний разговор…
На Петербург пала невесомая, прозрачная пелерина белых ночей. Ему необычайно нравилась эта пора, когда город погружался в их «фарфоровый» свет – колдовской и завораживающий. Создавалось впечатление, будто дворцы, здания, мосты, каналы, храмы и парки существуют не в реальности, а живут своей, особенной жизнью, писанные акварельными красками на огромном холсте рукой таинственного чародея. Еще с детства у него порой рождались фантазии, что однажды белые ночи откроют перед ним загадочные врата, ведущие в незнакомый мир. До недавнего времени память Георгия хранила остроту тех чувств. В них присутствовала доля страха и восхищение, нетерпеливое ожидание и готовность скорее оказаться за порогом манящих и одновременно пугающих сказочных врат.
Но вчера, направляясь на встречу с Румянцевым, он не испытал и малой толики былых чувств. Мало того, обнаружил, что в душе царит раздражение. Приглушенная, чарующая акварель белых ночей уже не будила прежнего восторга, а вызывала досаду своими бездарными, блеклыми мазками.
В условленном месте он появился, с трудом контролируя эмоции, что не укрылось от Дмитрия Ивановича. Сев в машину, какое-то время Румянцев