Будто оказался меж двух огней. С одной стороны вроде бы огонь чести, откуда взирает неведомый хан с востока, с другой всё та же знать из кипчаков во главе с матушкой Теркен-хатун, которая не раз укоряла его не в твёрдости характера. И, кажется, этот момент, может, и самый решительный момент настал в этот миг, именно в этот миг. Ох, с каким бы удовольствием да отдал бы на съедение этого уж родственничка, который, и так кажется, и воткнул что-то наподобие заострённого копья в спину, подставив его перед таким уж не лёгким выбором. Ну что ж, он докажет и знати, и, прежде всего, самой Теркен-хатун.
– Отрубить ему голову. Здесь. Передай мои слова… – тишину огласил, как можно, зычный крик, после чего владелец, данного приказа, каковым и мог явиться сам хорезмшах, указавший пальцем на седовласого посла, опять же в тишине, оглядел сурово совсем притихший зал, но особенно в сторону кипчакской знати, успевая мельком узреть и матушку Теркен-хатун.
Такого не слышали здесь никогда. И не видели. Потому тишина удивления, однако с неприкрытым оттенком одобрения некоторых, а то и многих, воцарилась в тронном зале, что многоговорливая Теркен-хатун также в молчании лишь поводила удивлёнными бровями, однако в таком же одобрительном расположении духа. И потому слова, тихие слова в звуках чужого языка устами уроженца Семиречья слышны были отчётливо, доходя до разума посла. И становился от того грустно опечаленным он, посол неведомо таинственного хана. И когда, спустя некоторое мгновение, вскинулись, было стражники с саблями наголо, то остановил он их с распростёртыми ладонями, и склонил, преклонил, будто и покорно, колено, как бы обнажив шею для поступка нигде не слыханного. Остановились стражники, оглядывая на поднятую руку, с ладонью повелевающее открытой, которую так и держал застыло хорезмшах, властитель судьбы данного посла, от взмаха которой и предрешится она. Но лишь посла ли судьбы властитель?…
И приподнял голову посол. Но где, же, тот огонь хищника в глазах его? И возрадовался Кайыр-хан. Но ведомо ли было каждому в тронном зале, что память уже и увела его в долины других рек, в другие запахи ковыльных трав, посреди которых и опьянит алтаргана.
То вспомнил он казнь Джамухи, торжественно обставленную. Не то, что даровал, не хотел, совсем не хотел забирать жизнь анды Чингисхан, предлагая и забыть, начать снова, да и пойти вместе по пути, на который и вышел через тернии тогда ещё не хан ханов. И просил тогда Джамуха ломание хребта, ибо пролитая кровь (кровь в бою не в счёт) не даст ему возможности попасть в долины просторов Вечного Синего Неба. И он мечтал или подобным образом, или же с кровью в бою, или же свечой угасающей попасть в те бескрайние просторы, куда давно ушёл Джамуха. Потому и понимал – не дано взлететь ему на небесном коне ввысь вожделенных долин. Отлетит голова, прольётся кровь, что не оседлать никогда скакуна от Вечного Синего Неба. Оттого