пациентке супу.
– Вряд ли она станет его есть.
– Станет, если я ее покормлю. – Гудрун воздвиглась рядом с ним, руки в боки, глаза горят.
– Толку запихивать ей еду в рот, если она глотать не может…
Гудрун фыркнула:
– Не может? Не хочет. Удивительно, что вы с ней все еще возитесь, после сегодняшнего-то, поутру. Злыдня она, вот что. Девушку потребно выдрать хорошенько. Да запереть накрепко.
Йозеф пропустил ее колкость мимо ушей.
– Побудет в своей комнате еще несколько дней. Я пришел к выводу, что мы слишком рано привели ее вниз.
– А я пришла к выводу, что она комедию ломает, прикидывается мертвой. Попомните мои слова: она тот еще фрукт. Может, дожидается, пока вы отвлечетесь, да и запустит своих подельников, чтоб забрали все серебро и нас тут всех поубивали прямо в постелях. Вена уж не та, что прежде, в городе полно чужаков. Говорила я вам как есть: беду в дом несете. А вы слушали? Нет. Я права? Права. А хозяйка что скажет, а? Фрау доктор Бройер не захочет, чтоб ее благовоспитанные дочки жили рядом с девкой, которая, может, получила свое…
– На девушку жестоко напали, – проговорил Йозеф, пытаясь прервать ее излияния.
Гудрун отодвинула тарелку с варениками подальше.
– А голос на меня повышать незачем.
Йозеф почти готов был запретить насильственное кормление и поспешно ретироваться, но тут ввалился Беньямин – приволок корзину, с горкой наполненную овощами, и отвлек Гудрун: та излила свое скверное настроение на его грязные сапоги. Юноша ухмыльнулся, не обращая внимания на угрозы.
– Как она, герр доктор?
– И ты мне пол будешь скрести, покуда с него кормиться не сгодится, – завершила Гудрун и добавила: – Да ну ее. Лучше б о здоровье кота пекся. Если бедняжка еще жив.
Глаза у нее сверкали. Йозеф вспомнил, что кот ей никогда не нравился. Он поставил пустую чашку и кивнул Гудрун, нависшей над ним с кофейником.
– Спасибо. – Не в его привычках было обсуждать пациентов, но Беньямин явил расторопность, принеся девушку… Лили… сюда, и тем заслужил право знать. – Физически ей гораздо лучше. Ушибы…
– Я ему сказала уже, что синяки сходят, – вставила Гудрун. – Почти прошли благодаря мне. И жуткие порезы на шее более-менее затянулись. – Тут она фыркнула. – А те чернильные надписи на руке я вывести не могу, как ни терла.
– Это татуировки, – пробормотал Беньямин, закатывая глаза. – Скажите ей, герр доктор. Она меня не слушает. – Он вызывающе глянул на Гудрун. – Татуировки. Они не сойдут.
– Татуировки – у матросов, – презрительно отозвалась Гудрун. – И на то есть причины, о которых я рассуждать не собираюсь. Но не у молоденькой же девушки на руке.
– Может, это для красоты, – рискнул предположить Йозеф. – Люди украшают свое тело татуировками с начала времен. Раньше прокалывали кожу палочками и заостренными костями. Могу представить, насколько это болезненно, но знаю, что в Нью-Йорке теперь изобрели татуировочную