признание общественного вердикта и согласие с ним. Каждый в глубине души знает, хотя, возможно, непосредственно и не ощущает, что его судят его же предметами, оценивают ими, и каждый подчиняется такому суждению, пусть и в форме его отвержения. Речь здесь идет не только об императиве конформности, берущем начало в замкнутой группе, или же об императиве вертикальной мобильности, адресуемом всем обществом в целом, но и о том порядке, в котором только и может организоваться индивид или группа – в том самом движении, которое задает их социальное существование. В «частном» или «домашнем» пространстве (и, следовательно, во всей среде предметов), воспринимаемом в качестве убежища, располагающегося по ту или по эту сторону от социальных форм принуждения, в качестве автономного поля потребностей и удовлетворения, индивид, тем не менее, все время продолжает свидетельствовать о легитимности, претендовать на нее и утверждать ее знаками, выдавая в мельчайшей черте своего поведения, в самом ничтожном из своих предметов присутствие той судящей его инстанции, которую он как будто бы отвергает.
Двусмысленная риторика: преуспевание и смирение
По отношению к тем социальным категориям, которые нас интересуют, заключение такого вердикта не может быть положительным: их продвижение по социальной лестнице всегда остается относительным, порой смехотворным, но главное то, что от них ускользает легитимность, то есть возможность обосновать достигнутое положение в качестве безусловной ценности. Именно эта спорная легитимность (спорная в плане культуры, политики, профессии) и обусловливает то, что средние классы с таким остервенением вкладываются в частный универсум, в частную собственность и накопление предметов, создавая за неимением лучшего автономию, в которой они могли бы отпраздновать свою победу, получить реальное социальное признание, которое от них ускользает.
Вот что придает предметам в этой «среде» фундаментально двусмысленный статус: внешне демонстрируя собой успешное социальное продвижение, втайне они показывают (или выдают) социальное поражение. Вот в чем корень умножения предметов, их «стилизации» и организации – в риторике, которая, если воспользоваться термином П. Бурдье, является не чем иным, как «риторикой безнадежности».
То, как предметы пытаются предстать перед нами, то, как они словно бы предупреждают ценностные возражения и подчиняются скрытой юрисдикции социальной иерархии, заранее ее при этом отвергая, – все это, создавая живую драму частной собственности, изображает
также особую социальную страсть и питает социальную патетику подобного дискурса предметов. Не будем забывать, что, несмотря на все важные отличия, демонстрация собранного урожая в садах жителей Тробрианских островов тоже всегда является провокацией, соревнованием, вызовом, оставаясь при этом ритуалом, нацеленным на создание порядка ценностей, правилом игры, необходимым, чтобы примкнуть к этому порядку. В потлаче «доказательство