вероятно, – кивнул я, соглашаясь. – Посветите туда, будьте любезны! – попросил я начальника, указав в конец помещения, где, по моим предложениям, некогда находился алтарь.
Роберт Уайт небрежно мазнул лучом фонаря по дальней стене и направился на выход.
– Идем! – позвал он, но я не смог даже слова вымолвить, будто паралич разбил.
Да паралич и разбил. Ведь на меня взирал падший.
Прямо здесь и сейчас он смотрел на меня, и его бездонные глаза вбирали в себя всю тьму, злобу и несправедливость этого мира; всю – и немного сверху.
Впрочем, немного ли?
Не уверен…
Сознание вернулось хлесткой пощечиной.
– Детектив-констебль! – прорвался в забытье рык инспектора. – Очнитесь немедленно!
Я жадно глотнул воздух и отполз к ближайшей скамье, там уселся на пол, прислонясь к ней спиной, и стиснул ладонями виски в жалкой попытке не дать взорваться многострадальной голове.
– Что с тобой, Лео? – Роберт Уайт опустился на корточки и потормошил меня за плечо. – Что случилось?!
– Падший, – выдохнул я. – Там…
Инспектор обернулся к дальней стене, затем уставился на меня с нескрываемым раздражением.
– Ты бредишь, Лео? – язвительно поинтересовался он. – Это просто статуя!
– Вовсе нет! Это падший, говорю вам!
Роберт Уайт озадаченно хмыкнул и снова осветил стену.
– Это статуя, – заявил он после недолгой заминки, но уже не столь уверенно. – Странная статуя…
Изваяние и в самом деле поражало своей неправильностью. Оно было проработано до мельчайших деталей, буквально до каждой ворсинки, волоска, складки мраморной кожи, – но только выше пояса. Ноги скрывались в стене, более того – их не вмуровали, они просто сплавились с кладкой в единое целое, словно падший рвался на волю и лишь самую малость не успел освободиться из каменного плена.
– Разве вы не чувствуете, инспектор? – спросил я, переборол слабость и оперся о скамью. Поднялся с пола и повторил вопрос: – Разве вы не чувствуете?
На падшего лишний раз старался не смотреть. Если начистоту, старался не смотреть вовсе. Падший, пусть даже и в каменном обличье, давил ощущением беспредельного могущества и острой чуждости этому миру. Каждая черта каменного лица поражала своим совершенством, но все вместе они сливались в нечто столь идеальное, что ничего человеческого в застывшей маске не оставалось вовсе.
Идеал без малейшего изъяна.
Мертвый идеал.
И этот идеал подавлял.
– Не чувствую чего? – не на шутку разозлился Роберт Уайт. – Ты бредишь, Лео!
– Вы же сиятельный! Вы не можете этого не ощущать!
Инспектор ожег меня гневным взглядом, подступил к статуе и решительно приложил ладонь к каменной груди. Я невольно проследил за ним взглядом и сам не заметил, как моим вниманием вновь завладело мраморное изваяние; завладело целиком и полностью. Падший увеличился в размерах,