стрелять, в панику не впадайте. Посмешище-то какое! Кучка авантюристов-демагогов решила взять обманом полуголодных матросов… Предательскому временному комитету мы хребет перешибем, а вот дурней восставших жаль… Упьются собственной кровью».
С этими словами флотский перекинул котомку за плечо и пошел, расталкивая пассажиров, к тамбуру. Может, другой вагон агитировать? Федя последовал за ним.
– Знай, парень, весна возьмет свое, – сказал флотский, спрыгнул с подножки – и пропал из виду.
На станции «42-й километр» небо было покрыто низкими тучами. Воздух, пропитанный влагой и запахом паровозного дыма, саднил в гортани.
Шеш-беш
Иерусалим включил дальний свет, опоясал холмы гирляндой огней. Прежде огней было море, как в мемориале погибшим детям, теперь – свет ближний – из окон и от изредка проезжающих машин.
Грозди желтоватых шариков акации летят в темноту, свет из окна застревает в стволе надтреснутой оливы.
Этот город без всякой обточки превратит бревно в поэта. Но она не бревно. Она – надтреснутая личность с диагнозом. Зато в обнимку со справкой ей разрешено гулять где угодно. Кроме Меа-Шеарим, вотчины ортодоксов. Эти полегли первыми. У избранного народа и министр здравоохранения – Всевышний. Покарал за вероотступничество шесть миллионов евреев, не помогло. Наслал коронавирус. И именно в этот час, когда весь народ Израиля должен быть в синагоге, государство не выпускает его из дому.
А ее – выпускает. Справка, маска, аэрозоль, перчатки – все при ней.
Город пуст. Разве что стражи порядка могут остановить ее у Яффских ворот. Но она проходит незамеченной. На площади перед музеем царя Давида ошиваются таксисты. Ждут несуществующих клиентов. К ней не кинулся ни один.
Ступеньки, отполированные поступью тысячелетий, едва посверкивают во тьме. Из-за того, что все закрыто, лестница, ведущая к площади Святой Елены, кажется широкой. Легкие кеды шуршат при ходьбе. И еще какой-то звук вдалеке нарушает тишину города-призрака. С приближением к храму Гроба Господня он превращается в гулкие удары. Это стучат шашки, ударяясь о деревянное поле.
Две тени играют в шеш-беш.
Миновав игроков, она останавливается у массивных, неплотно закрытых дверей. Запах паровозного дыма все еще сидит в ноздрях. Душистый камень помазания – у самого входа. Забыв о пандемии, во время которой даже до перил в собственном подъезде опасно дотрагиваться, она садится на корточки, возит ладонями по плите, умащенной эфирными маслами. Ничего, при ней красные латексные перчатки омерзительного оттенка.
Лестница, ведущая на Голгофу, справа от нее. Ступени высокие и неровные, в темноте лучше держаться за железный поручень. Вывинтившись из лестничного проема, она ощупью движется к тому месту, где за стеклом хранится потрескавшаяся скальная плита. Обцелованный и обплаканный покров ее не тускнеет, господни слуги ежедневно отмывают его от слез и лобызаний. Для этого в Израиле производятся особые средства