века, романтики. Но, в отличие от трагического опыта, поставленного на собственной жизни Рембо, а вслед за ним и Жарри, их последователи – дадаисты/ сюрреалисты использовали пародийно-игровое начало подобной мистификации. Известен легендарный случай с сюрреалистом Краваном, приглашенным в Нью-Йорк прочесть доклад о черном юморе: абсолютно пьяный Краван поднялся на трибуну и стал стаскивать с себя одежду. Игра Ж. Риго с темой самоубийства заключалась в том, что он клал под подушку револьвер – так для него звучала расхожая мысль, что «утро вечера мудреннее».
А. Жарри умер в 34 года, на больничной койке, в полной нищете.
Взгляды А. Жарри, формировавшиеся в среде авангарда 80-90-х годов[36], многими нитями связаны с историко-литературным контекстом: «писатель всегда опутан «сетью культуры», из которой ускользнуть невозможно»[37]. Жарри, как и его единомышленники, отвергал политический террор анархистов, но разделял общий протест против сакральных ценностей III Республики: патриотизма, армии, церкви, политики. Он стремился перевернуть вверх ногами, вывернуть наизнанку высокое и низкое, раскрывая алогичность социальной жизни. Его смех был направлен против здравого смысла, лжи, лицемерия, демагогии. «Изменим условия: знамя превращается в животное. Как описать действие войска по отношению к нему? Только лишь как охоту»[38]. За маской бессмыслицы А. Жарри вскрывает фальшь и демагогию «патриотической болтовни» о «сакральных» армейских святынях.
В мировоззрении А. Жарри, представляющим глобальную альтернативу буржуазной посредственности, устоям III Республики с ее кукловодом Тьером (премьер-министром), заложены элементы контркультуры. Его театральная реформа была направлена на изменение общественного и культурного сознания «бель эпок» (“belle epoque”). Жарри пытается найти новый художественный язык, соответствующий его программе. Его манифесты 1891–1900 годов стали декларацией нового, авангардистского театра, ломающего штампы и клише: «Программа Короля Убю»; «О бесполезности театрального в театре»; «О чем думаешь в театре?», «Ответы на вопросы о драматическом искусстве».
Новый подход к театральному искусству заключался в пародировании языка, как предшественников, так и современников-символистов. Жарри в своих манифестах утверждал самодостаточность, универсальность актерской пластики, поэтику кукольного театра, очуждение, разрушающие иллюзию правдоподобия, достоверности действия. «Медленно покачивая головой – вверх-вниз и из стороны в сторону – актер играет тенями по всей поверхности своей маски»[39]. Жарри стремился заставить задуматься зрителя, а не «сопереживать кулинарным эмоциям», как позже скажет Б. Брехт. Поэтика театра марионеток разрушала психологические, социальные характеристики; персонаж приобретал все черты гиньоля или куклы с символической смысловой нагрузкой. Недаром Жарри называл