только произнеся это, Ксения поняла, что и вопрос был задан по-русски, и по-русски она ответила. Она ахнула, тут же зажала себе рот, тут же руки ото рта убрала и, задыхаясь, шепотом воскликнула:
– Помогите мне! Умоляю вас!
Ей казалось, что его глаза светятся точно так, как светился когда-то лед на Москве-реке под луною. Но, конечно, это лишь иллюзия: теперь новолуние, и тьма в кухне кромешная, и даже глаза волка не могли бы в ней светиться.
– Какой помощи вы ожидаете?
Он не спросил ни кто она, ни как здесь оказалась. Это и ее удержало от сбивчивых и ненужных расспросов, уже готовых сорваться с языка.
– Увезите меня отсюда, – стараясь, чтобы не дрожал голос, сказала Ксения.
– Куда?
– Во французский гарнизон. В любой.
– Я не могу этого сделать.
Она совсем не ожидала отказа, тем более такого определенного. Хотя почему бы он должен был согласиться куда-то ее везти? Что-то, исходящее от него, позволило ей надеяться на помощь. Но она ошиблась.
– Почему? – упавшим голосом спросила Ксения.
– Потому что ваш хозяин продал вас Ахмеду.
– Как-к-кой х-хозяин?..
Ее охватил такой ужас, что вопрос она задала лишь машинально.
– Кабир.
– Он мне не хозяин!
Ксения выкрикнула бы это так громко, что наверняка услышали бы собаки. Но горло словно железным обручем сжало, и вместо крика вырвался лишь хрип.
– Но сделку он заключил, – ответил ее невидимый собеседник.
Ноги у нее ослабели, в глазах потемнело, хотя невозможно ведь отличить тьму от тьмы… Она опустилась на пол и обхватила себя руками за плечи.
– Завтра вас отсюда увезут.
Его голос звучал бесстрастно.
– Куда?
А ее – безжизненно.
– В Египет.
Его шаги были бесшумны. Лишь по едва ощутимому движению воздуха Ксения поняла, что открылась дверь кухни.
– Это не так плохо, как вам кажется, – услышала она. – Ложитесь спать.
Дверь за ним закрылась. Мертвая тишина окутала ее.
Глава 13
У Бентли в Полесье началась четвертая жизнь, а у Сони жизнь шла настолько одна и та же, что все бывшие до нее казались теперь призрачными. Но ведь у большинства людей становится так, когда проходит юность, удивляться нечему. Странно лишь то, что это стало ее тяготить.
Особенно работа сделалась в тягость и, собственно, только работа, потому что Соня проводила в издательстве целые дни. Хотя никогда прежде она не тяготилась рутиной, как не тяготится ею всякий взрослый человек, если он не бомж, освободивший себя от всех обязательств перед всеми, включая себя самого.
Остаток отпуска она перенесла на зиму, чтобы поехать к родителям: давно их не видела и давно хотела побывать на Алтае зимой. Но из-за этого пришлось остаться в Москве на всю осень, без южного перерыва, который Соня всегда себе устраивала в ноябре.
И вот теперь беспросветный этот ноябрь лежит буквально на голове