лахудры, что ты сказал?
– Что слышал.
Грош слишком поздно заметил кулак, летящий ему в лицо. После приступа он всегда еще пару дней бывал немного заторможенным. Из носа, конечно, брызнула кровь.
Сюртук!..
Он развернулся и, зажимая ладонью нос, помчался к набережной. Кровь нужно сразу замыть холодной водой, иначе потом ничем не отстираешь…
Свист и улюлюканье сзади нисколько его не заботили.
Под мостом было темновато и очень сыро. Дренажные решетки забились какой-то дрянью, возле одной из них деловито копошилась крыса.
– П-ш-шла отсюда, – сказал Грош сдавленно и спустился поближе к воде. Река в этом месте была узкой и мелкой – воробью по колено, и громоздкий каменный мост над нею выглядел насмешкой над здравым смыслом.
Грош зачерпнул окровавленной ладонью воду, не слишком чистую, но холодную, поплескал в лицо, пока из носа не перестало течь, потом снял сюртук и тщательно замыл пятно. Идти в колледж в мокром сюртуке не хотелось. Он выбрался наверх там, где набережная почти всегда была безлюдной, обрамляя Рыбью Слободку. Рыбники жили дальше, между набережной и крайними домами слободы оставался довольно широкий луг, странно выглядевший посреди каменных улиц. Кое-где на нем высились старые деревья, и поэтому окрестные жители считали место кладбищем. Каждое дерево – чья-то могила. Корни плотно оплетают круглые корзины, в каждой корзине в позе эмбриона лежит покойник. Дерево питается соками мертвого тела. И, возможно, в каждом дереве живет душа умершего.
Грош присел на траву, разложил сюртук для просушки и стал смотреть на красные крыши слободы, видневшиеся за лугом. Рыбники славились тем, что в их поселении было довольно много птиц, не то что в остальных частях города. Иногда можно было даже увидеть целую стаю.
Грош прищурился в небо и потер все еще немного саднивший нос. Хоть бы не распух, мама сразу заметит, а лишние огорчения ей совсем ни к чему. Все-таки он кретин. Восемнадцать лет дубине, а дерется на улице, как школяр. Да хоть бы уж подрался, действительно, а то получил по носу и сбежал.
– Больно?..
Грош от неожиданности дернулся, как пойманная рыба.
– Что?
– Я спрашиваю: больно тебе?
Перед ним стояла девчонка… нет, скорее, барышня, в простом джинсовом сарафане с медными клепками и алом свитере с длинными, до кончиков пальцев, рукавами.
– Я все видела, – объявила барышня и села на траву, аккуратно расправив джинсовый подол. – Ты молодец. Как тебя зовут?
– Купер, – растерянно сказал Грош. – Купер Грош. А зачем тебе?
– Ну, надо же знать имя. – Барышня заложила за ухо прядь каштановых, с медным отливом, волос и посмотрела в сторону Рыбьей Слободки. – Птиц высматриваешь?
– Ну… да.
– Они сегодня не прилетят.
– Откуда тебе знать?
– Знаю. – Она покосилась на его нос. – Распух немного. Давай залечу.
– А ты умеешь?
– Училась. Можно попробовать.
Грош недоверчиво отодвинулся. Знаем мы этих сестер-недоучек.
–Ты