в ослепившем солнечном свете, едва настоящий воин шагнул из тени холодного подвала на булыжники площади.
Увидев мужа, Анна подалась вперёд, но Ольга удержала её от того, чтобы встать во весь рост. Даниил меж тем шёл сквозь толпу спокойный и невозмутимый, и сапоги конвойных затаптывали кровавые отпечатки босых ступней бывшего премьер-министра. Когда считаешь, что тебя все предали, уходишь налегке. Он шёл, и улыбка растягивала уголки губ, а взгляд светлел с каждым метром, приближающим его к виселице. Нет, этот сильный духом человек ни о ком плохо не думал, да и стоило ли последние часы тратить на такую безделицу! Премьер-министр шёл сквозь замерших в молчании людей и думал только об одном человеке, наверняка не оставившем его и не предавшем – своей дочери Иринке. Он страстно желал, чтобы случившееся никак не коснулось её, чтобы она выросла и превратилась в красивую девушку, чтобы полюбила сильно, неистово, и любовь эта принесла бы ей только счастье, а минуты огорчений если бы и случались, то были бы не долгими, дабы само счастье, благодаря им, ощущалось особенно остро и ценилось тоже особенно, чтобы она вышла замуж… Ах, как бы он хотел оказаться радом с ней в эту минуту! И как бы хотелось, чтобы она прожила долгую и счастливую жизнь, а потом… достигнув закономерного заката там, где река жизни впадает в океан вечности, он обязательно встретил бы её, и она рассказала бы всё-всё-всё… всё-всё-всё… о том, что было потом…
Горожане глазели на исхудавшего человека в кандалах с серым от бессонных ночей лицом и не узнавали его – так резко постарел их премьер-министр. По приказу канцлера, Даниилу отвели на сон один час в сутки, всего – тринадцать за тринадцать дней до казни, пока шло следствие. Кормили тоже раз в полдень одной единственной тарелкой каши, и тарелок этих набралось так же тринадцать. Только не было в этом ровным счётом никакой мистики.
«Раз уж число тринадцать так ловко расписало наши отношения с Анной, – подумал Будраш в тот самый день и час, когда заноза его сердца, вскочив на кровати, шёпотом сообщила мужу, что ей не спокойно, – почему бы не увенчать им и последние дни того, кто однажды посмел перейти ему дорогу? Ведь это было бы так символично!»
Даниил взошёл на эшафот и невозмутимо взглянул на своего друга – короля Широкороссии. Встретившись взглядами, Владислав опустил глаза. Увидев же Анну, осуждённый даже не понял, стоит ей радоваться или нет, но подумал, что улыбка – то немногое, что он может напоследок подарить женщине, наполнившей его жизнь любовью и заботой, пусть и ненадолго… А ещё он подмигнул ей, отчего под чёрной вуалью высохшие прежде глаза вновь наполнились влагой, а по щеке побежала непрошеная слеза. Его подвели к петле, и палач, плохо скрывая волнение, трясущимися руками затянул на шее узел. Глашатай с важным видом развернул приговор, и тогда барабаны наконец смолкли. В наступившей тишине, только ветер гулял над площадью и пел свою