крахмальным бельем, маленький стол, и на камине – единственное украшение: коллекция пасхальных яиц – малахитовых, деревянных, украшенных искусной росписью. В «детских», как по привычке все называли комнаты великих княжон, не было и намека на ту роскошь, с которой были убраны покои царя и царицы и другие апартаменты дворца. На спинке одного из двух стульев был повешен вышитый головной платок – это была работа ближайшей подруги царицы, фрейлины Анны Вырубовой, той самой, о которой только что упомянула Маша. Именно эта близость и привела к тому, что Анна заразилась корью и слегла. Девушки улыбнулись с некоторым превосходством – они-то обе были здоровы.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Зоя, казавшаяся еще стройнее и изящней в плотном шерстяном платье, надетом в дорогу. Она была ниже ростом и миниатюрней, чем Мари, считавшаяся в семье самой красивой. Она унаследовала голубые отцовские глаза и его обаяние. Драгоценности и наряды были ее слабостью в отличие от почти равнодушных к ним сестер: в этом они сходились с Зоей и могли часами обсуждать туалеты знакомых дам и примерять шляпы и украшения графини Натальи Юсуповой.
– Прекрасно, – ответила Мари, – жалко только, что нельзя будет поехать с Ольгой в Петроград. – По давней традиции их тетка, великая княгиня Ольга Александровна, забирала детей и увозила их на обед к бабушке в Аничков дворец или в гости к кому-нибудь из близких друзей.
– Так я и знала, – огорченно произнесла Зоя, – а мне так хотелось показать тебе мое новое платье: бабушка из Парижа привезла.
Зоина бабушка, графиня Евгения Петровна, была женщиной весьма замечательной. В восемьдесят один год она сумела сохранить и изящество стройной фигуры, и молодой блеск зеленых глаз. Все находили, что Зоя – вылитая Евгения Петровна в молодости. Зоина мать была высокая, тонкая, томная красавица с пепельно-белокурыми волосами и серо-голубыми глазами. Она принадлежала к тому типу людей, которые стремятся укрыться от окружающего их мира, спрятаться от него, и Зоин отец, помогая ей в этом, обращался с нею как с хрупким и болезненным ребенком. А сама Зоя была воплощенная энергия, силы так и переполняли ее.
– Розовый атлас, – восторженно продолжала она, – затканный жемчугом, представляешь? Мне ужасно хотелось показать тебе его!
Они обсуждали свои наряды, как дети – своих плюшевых мишек. Мари восхищенно всплеснула руками:
– Мне не терпится взглянуть на него! Ну, наверно, на будущей неделе все уже будет хорошо. И мы приедем к тебе. А пока я нарисую тебе что-нибудь – ты повесишь рисунок на стенку в твоей ужасной комнате.
– Не смей ругать мою комнату. Там почти так же уютно, как в будуаре у тети Аликс. – И обе рассмеялись.
В эту минуту в комнату вбежал кокер-спаниель Джой и стал ластиться к Зое, а она, грея у огня замерзшие руки, рассказывала Мари о своих институтских подругах. Великая княжна, жившая почти затворницей, никого не видевшая, кроме брата, сестер, гувернера мсье Жильяра и мистера Гиббса, учившего их английскому, очень любила слушать