и закуривает, затягивается и медленно выдыхает, а потом продолжает:
– После полуночи, когда все вернулись с лотереи, мужчины отправились искать Элору. Аэролодки и охотничьи собаки, мотовездеходы, поисковые прожектора. Кричали ее имя до самого утра, пока не охрипли. И абсолютно ничего. Ни одного чертова признака.
Он задирает край своей футболки, чтобы промокнуть вспотевший лоб, но толку от этого мало. Майка уже насквозь мокрая. Я плавлюсь в шортах и шлепанцах, не представляю, каково Харту в джинсах и ботинках. Он никогда не носит шорты, только когда мы плаваем.
– Вот такая история, – вздыхает он. – На следующий день рано утром Лео позвонил шерифу. Очень скоро полиция прочесала на лодках всю реку. Поисковые группы обшаривали байу. Двести волонтеров прочесали дюйм за дюймом то место, где Элора пропала. Точно, как по телевизору. – Харт опять подносит к губам сигарету. Затягивается, задерживает дым, а потом выпускает его. – Бесполезно.
Взгляд Харта устремлен куда-то вдаль, поэтому я пользуюсь случаем не торопясь рассмотреть его. Рассмотреть по-настоящему: его темные спутанные кудри, загорелую кожу, острые скулы, выгоревшие джинсы и старую серую футболку, туго обтягивающую широкие плечи.
В Харте есть то, что Лапочка называет харизмой, а под ней она понимает сексуальную привлекательность. И она не ошибается. Харт такой даже сейчас, когда на нем отразилась тяжесть последних нескольких месяцев.
Раньше, когда мы были младше, я думала, что мы можем стать больше чем просто друзьями. Харт даже поцеловал меня однажды, когда нам было тринадцать лет. Элора так об этом и не узнала, но она бы точно разозлилась. Это – наш единственный секрет от нее. Наш поцелуй ни к чему не привел, но порой я борюсь с желанием протянуть руку и зарыться пальцами в его прекрасные кудри.
И я чертовски отчаянно борюсь с этим сейчас. Я хочу этого так отчаянно, что ощущаю зуд в руках.
– Ты ее чувствуешь? – спрашиваю я.
Харт проводит рукой по щетине, затем делает еще одну затяжку. Только на сей раз его рука дрожит. Так сильно, что я беспокоюсь, что он может уронить сигарету на колени и обжечься.
– Да. – Следует долгий, наполненный дымом выдох. – Я чувствую ее все время, Грейси. В том-то и дело. Я чувствую ее каждую минуту каждого проклятого дня.
– Что именно ты чувствуешь?
– Страх, – отвечает он. – Ничего, кроме страха.
– Я тоже ее ощущаю.
Неожиданно Харт роняет сигарету, и она приземляется ему на колени, как я и предполагала. Но не обжигает его.
– Господи, – бормочет он и скидывает сигарету на дно лодки, затаптывая каблуком ботинка. – Боже мой, Грейси…
Я не собиралась рассказывать Харту о странных видениях, которые у меня возникают. У меня никогда не было дара. И я не хотела его иметь.
Я не хочу этого и сейчас.
– Что ты чувствуешь? – спрашивает он.
– То, что ты сказал. Ничего, кроме страха.
Беги и прячься.
Прячься, беги.
Я сосчитаю до десяти.
Пригнись