научиться не жалеть, никого. Жалость убьёт тебя, – раздаётся за спиной голос хмурого. Я резко оборачиваюсь, кувалда выпадает из моих рук, и сила утекает в землю.
– Но, почему, почему?! – кричу я, не понимая, видя, что и папа с ним согласен.
– Иначе погибнешь, – пожимает плечами Хмурый.
– И вас тоже не надо жалеть? – спрашиваю я, сузив глаза от злости.
– Нас в первую очередь, – отвечает Нурлан, он очень серьёзен, и это не шутка.
Я огляделась, деревья перестали быть добрыми и красивыми, ветви тянули к нам уродливые голые пальцы, желая схватить за куртку, капюшон. Одна ветка схватила меня и потянула к себе, я со всего размаху ударила по ней кувалдой, вложив в удар столько ярости, что пролетела до ствола, промахнувшись по ветке, врезав по трухлявому стволу. Дерево покачнулось и начало падать на меня, Нурлан дёрнул меня в сторону, и дерево со стоном рухнуло на землю, повалив вместе с собой три тонких деревца, таких же почерневших от гнили.
– Пусти! – заорала я на Нурлана, отпрыгнув на дорогу. – Почему я должна?! Почему я всегда всем должна?!
Резко вытерла слёзы рукавом куртки, с удивлением посмотрела на ткань, вспомнив, что эта обгоревшая куртка когда-то была оранжевой. На мгновение рукав стал оранжевым, пропали рубцы от огня, а ткань стала чистой, приятной, как раньше. Но это было одну секунду, и я разревелась, от обиды, от усталости, от страха.
– Ты устала, надо поесть, – папа обнял меня.
– Да-да, – согласно кивала я, уткнувшись лицом в его грязную куртку. – Простите меня, пожалуйста, простите.
– Нам не за что тебя прощать, – сказал Нурлан.
– Прости себя, и этого достаточно, – добавил Хмурый. – Надо идти, а то придётся прорубаться.
Он кивнул на гнилые деревья, неизвестно каким образом обступавшие нас, неуверенно шевеля вылезшими из земли корнями. Они окружали нас так же, как те люди возле станции, думая, что мы не замечаем, переговариваясь друг с другом прикосновением уродливых ветвей, и я слышала их разговоры, простые, полные злобы и удовольствия, что они смогут высосать наши разложившиеся тела.
Я зажмуриваюсь, возвращаюсь в мой любимый парк, в который часто сбегала после школы, иногда с уроков, и где меня ловила бабушка, тянула домой, а я не хотела, упиралась, устраивала истерики. Здесь никого не было, все на работе, почти не слышен шум дороги, бестолковые гудки автомобилей, пустые разговоры прохожих – только парк, деревья, нарядные, в золотистых и бордовых одеждах с зелёными линиями, яркое, но не жаркое солнце, смешно пробивающееся сквозь разноцветную листву, щекоча нос, пение птиц, забывших про осень, про то, что скоро зима, небольшие лужи после дождя, в которых прыгают неугомонные воробьи, и плавают желто-красные листья, запах патоки, сладкого увядания природы и тишина. Ветер надул мою куртку сзади, она оранжевая, чистая и шапка зелёная на голове, но я ещё стою в этих жёлтых сапогах, они не кажутся мне огромными, сжались под мою ногу, вот только джинсы такие