задумчивый вид. И молчание её пугало, намекая, что в голове этой бродят какие-то совсем уж загадочные мысли.
И во что они выродятся?
– И не знаю, виной ли тому стала сила наша, которой было слишком много, или Замок, или сам мир, чьи границы истончились. Но она выросла совершенно особой. Никто и никогда прежде не обладал даром столь ярким. Ей были подвластны силы и земли, и вод, и неба.
– Тогда почему она их не использовала?!
Летиция Ладхемская поглядела на Светозарного с упреком, но тот, кажется, не заметил.
– Если она была столь сильна, то почему… почему она не изгнала тьму? Почему не освободила земли? Почему… – Артан не спешил садиться.
– Сильна, но не всесильна. Она сделала главное: закрепила печати, что удерживают того, кого вы называете Младшим богом. Она разорвала связь его с нижним миром. И заперла город, отравленный тьмой. Она дала шанс нам всем.
Теперь этот голос гремел, заполняя зал.
– Но она же и сказала, что в час, когда кровь Архаг почти иссякнет, мир встанет на краю нового испытания.
Под ложечкой засосало. Так… выразительно. С намеком.
И еще взгляд этот, в котором теперь мерещится откровенная насмешка.
– Она сказала, что шанс будет… что она сделает все, дабы он был.
Принцессы переглядывались. Неуверенно. С удивлением. С растерянностью. С нежеланием… верить? Да и как вовсе поверить в такое-то?
– Нет, – помотала головой Летиция Ладхемская. – Вы же не хотите сказать, что вот мы… мы все тут…
– Родичи? – Брунгильда нахмурилась.
– Она ушла. Последняя, кого Замок отпустил. И само это место. Она не хотела уходить. И сказала напоследок, что однажды я еще увижу тех, в ком есть её кровь, – Лассар откинулся на спинку стула и тот затрещал, намекая, что не создан для этаких упражнений. – И права оказалась.
– То есть… все-таки… мы тут… все… – Ариция Ладхемская запиналась на каждом слове. – В самом деле родственники?
– Дальние, – поспешила успокоить её Мудрослава Виросская. – Очень и очень дальние.
– Все равно охренеть, – выдала рябая девица.
И в кои-то веки все с нею согласились.
Цветок старуха держала в руках. Она сидела, скрестивши ноги, разложив вокруг птичьи кости, камушки и прядку волос, заплетенную в косицу. Сидела и баюкала цветок.
– Отдай, – сказала Теттенике, вдруг поняв, что здесь она старухи не боится.
Совершенно.
Старуха подняла глаза и протянула руку, чтобы ущипнуть Теттенике. А та взяла и ударила по этой руке. Впервые. И запоздало обожгло страхом, что вот сейчас последует наказание. А потом пришло понимание: некому наказывать.
– Тварь! – зарычала старуха, вскидываясь на ноги. И зазвенели бубенцы в седых космах её. Заговорили, запричитали на разные голоса.
Глаза её сделались страшны.
И сама-то она…
Ахху, благословенные, они никого не пугают. Напротив, люди сами к ним тянутся, силу чуя, пытаясь коснуться её хоть бы краешком.