собор, огромной гранитной глыбой возвышавшийся над всей городской застройкой.
Он был виден практически из любой точки Самары. Это было поистине гигантское культовое сооружение. А ещё Марку показалась, что и Волга была гораздо полноводнее, чем их Иртыш.
– И как в таких больших городах людям живётся? – задал Марк риторический вопрос Никичу. – Здесь же, наверное, так издёргаешься, та-ак изведёшь себя, что или с ума сойдёшь, или ещё чего хуже с тобой приключится.
– Ну, ты ещё не видел Саратов и Казань, они, пожалуй, поболе будут, – авторитетно заметил Никич, так как он там уже несколько раз побывал. – А Москва и Петербург – ещё громадней! Там вообще в каждом из них по милльону людей живёт! Нет, в Петербурге даже больше! Уже два с половиной!
– Ты шутишь?
– Нисколько!
– Ну и ну!
– Вот энто, я понимаю, города! Вот энто да-а-а! Там между прочим ходят повозки железные, которые едут на лектричестве! Представляешь? Едут сами! Ну сами по себе! Без лошадей! Вот те крест, не вру! – и Никич перекрестился.
Марк, конечно же, многое читал в газетах и книгах про такие города, как Санкт-Петербург, Париж или Вена, и знал, к примеру, что в некоторых больших европейских столицах уже были не только трамваи, но и подземные железные дороги, называвшиеся метро, о чём Никич даже не имел представления, но сейчас Марку не хотелось поддерживать разговор с Никичем, и он только поддакивал его репликам, стараясь выглядеть вежливым. А заботило его другое – на Марка навалилась тоска и теперь она не отступала и изрядно его мучила.
***
У Марка детство было нелёгкое, ему пришлось испытать много невзгод в самые ранние годы жизни: он уже знал, и что такое голод, и что такое безысходность, и что такое страшная нищета, и потому он дорожил нынешним своим местом. Ведь работать в кондитерской – это не то же самое, что быть подмастерьем у сапожника или тем более вкалывать грузчиком на пристани. А ещё он понимал, что ему не следовало проявлять свои чувства к средней дочери хозяина, так как это было для него чревато. Но он был молод, и с этим уже ничего нельзя было поделать.
Молодости всегда присущи романтические порывы.
И вот сейчас Марк готов был завыть от тоски. Он так соскучился по Катеньке, но Никичу же об этом не расскажешь.
И Марк неожиданно даже для себя расплакался.
– Ты чё, ты чё энто, паря? Случилось чё у тебя?! – всполошился Никич.
– Да нет, ничего такого, Никита Ермолаевич! Домой просто что-то захотелось.
– Ну, ты энто, – Никич почесал свою плешь, – ты не убивайся уж очень. Мы ещё даже до Нижнего не доехали! А в скорости по Волге поплывём! И знаешь, как будет красиво?! О-о! – Никич закачал головой и восторженно зацокал языком. – Такой красотищи я больше нигде не видывал! Волга всё-таки – есть Волга!
– Ну, да, Волга – это сердце России, – согласился Марк и, повернувшись лицом к стене, немного успокоился и задремал.
Никич опять почесал свою плешь и развёл руками:
– Ну,