палкой, возвращал его в комнаты обеспокоенной матери
Как и ожидалось, коротышка, поигрывая кинжалом, развалился на старом походном сундуке в тесной каморке возле оружейной. Он скосил глаза на Карла и усмехнулся:
– Кто бы сомневался, что придёшь именно ты, Карл. Карл Смелый… Или вернее было бы сказать: Карл верный? Карл рассудительный? Или Карл послушный?..
Герцог, сцепив зубы, переступил порог и прикрыл за собой гладко обструганную дверь.
– Ты забыл добавить «любящий».
– Как, как? Любящий?!!
Закинув голову Бургундец расхохотался, рывком сел на сундуке, широко раскинул ноги и, воткнув кинжал в крышку, оперся на него рукой.
– Любящий говорил бы сейчас не со мной, а с тем, что осталось в больном старике от прежнего герцога Филиппа.
– Ему стало хуже.
– А я это и так понял, как только увидел тебя… – Коротышка опустил голову. – Хуже… Ему теперь, что ни день, все хуже и хуже, но я туда предпочитаю не ходить… Вот ты, раз уж такой любящий, ответь на простой вопрос: тот, кто тебя сюда отправил, действительно прежний Филипп или ослабевший умом умирающий, за которого говорит его болезнь?!
– Он твой отец.
– Мой отец – Филипп Бургундский! И я снова спрашиваю тебя, Карл, там, в покоях моего отца по-прежнему он, или это уже другой, ничем на него не похожий старик?
Карл Лотарингский досадливо поморщился, но Бургундец истолковал выражение его лица по-своему.
– Вот видишь! – воскликнул он. – Ты тоже понял, что Филипп Бургундский уже мёртв. А его тень, говорящая языком боли, учить нас с тобой уже не может. Так что не трать понапрасну слов, выполняя его просьбы. Лучше давай забудем старые обиды, объединимся и пожмём друг другу руки, хотя бы ради памяти моего отца.
Не слезая с сундука, Жан протянул герцогу тёмную от загара пятерню, но тот в ответ лишь покачал головой.
– Я не подам тебе руки, уж извини.
Коротышка сощурился.
– Это почему же?
– Твой отец и в болезни остался мудрым. А ты, как и раньше, будешь упираться и стоять на своём, даже тогда, когда всем вокруг давно ясно, что ты неправ. Бургундии не стать отдельным государством, как ни старайся. При разоренной Франции и она, рано или поздно падёт, или станет…
– Ну, хватит!
Жан соскочил с сундука и встал против Карла. Рука, которую он протягивал для рукопожатия, медленно сжалась в кулак.
– Можешь не продолжать. Всего этого я уже наслушался, да и твои имперские амбиции мне хорошо известны. Ты даже свою Лотарингию сдашь, лишь бы слепить один большой кулак с французами или германцами. Но я другой, Карл! И своего упрямства не стыжусь. С детства не от кого-нибудь, а от своего отца, только и слышал, что «Бургундия, Бургундия!», и нет для меня другой империи, кроме этой земли! Так что слепись хоть вся Европа в одну кучу, моя Бургундия станет в этом кулаке вот таким вот неудобным пальцем!
И сложив