да ещё вовремя? Самому доползти до больницы? А её нет поблизости. Да и всё уже давно закрылось. И как же стоять тяжело.
Игнат опустился на корточки, скользя плечом по стене, а потом и вовсе уселся на асфальт, согнул колени, прижав ими к животу всё сильнее горящую огнём руку, съёжился, прислонился виском к холодному бетону.
Терпеть боль становилось всё сложнее, хотелось заскулить, и какая-то неведомая сила против воли выдавливала из глаз слёзы. А с губ внезапно сорвалось почти беззвучное:
– Мам.
Он точно не хотел говорить ничего такого, потому что прекрасно знал – бесполезно, она не услышит и не придёт. Это не про неё, настоящую, это вообще что-то другое, обезличенное. Просто набор звуков, который складывается сам по себе, неосознанно. Как заклинание или волшебное слово, способное спасти от страха, укрепить силы, снять боль, создать видимость, что ты не один, что кому-то нужен, что у тебя тоже кто-то есть.
– Мам.
И она неожиданно отозвалась, тронула за плечо:
– Мальчик! Мальчик! Что с тобой?
Только странно – почему она называла его мальчиком? Имя забыла?
– Игнат, – прошептал он и услышал в ответ напряжённо-встревоженное:
– Что? Что ты говоришь?
– Я – Игнат, – повторил он громче, потом пояснил ещё подробнее и с напором: – Меня зовут Игнат. Ты что, не помнишь?
– Да, да, конечно, Игнат. Ты почему тут сидишь? У тебя всё хорошо?
– Угу, хорошо.
Он попытался встать – упёрся здоровой рукой в асфальт, оттолкнулся – но получилось только чуть-чуть приподняться, да ещё одно колено распрямилось, и голова запрокинулась.
– Господи! Да ты весь в крови!
– Это фигня, – убеждённо заявил он. – Это…
– Да что ты такое говоришь? – прозвучало раньше, чем он успел подобрать подходящее слово. – Господи! Да что с тобой произошло? Ты ранен? Тебя избили? Порезали?
Нет, это была не мама. Какая-то незнакомая тётка. Гораздо старше. Хотя он слышал, как люди говорили, будто его мать, из-за того, что ширяется и пьёт, тоже выглядит старше своих тридцати с небольшим. А у этой лицо не опухшее и не помятое, просто возраст. Ещё и черты такие добрые и мягкие. И руки добрые и мягкие, а ещё сильные, обхватили и тянули вверх.
– Ну давай, малыш, постарайся, вставай.
Да какой он малыш? Ему давно уже тринадцать.
– Тебе в больницу надо, а здесь даже позвонить неоткуда. Уж потерпи как-нибудь немного. Не оставлять же тут опять одного. Давай хоть до двора дойдём, а потом я до квартиры добегу, «Скорую» наберу. Ну давай, Игнатушка, поднимайся.
И он поднялся, ну да, скорее всего. Просто дальше плохо помнил – как всё-таки добрались до лавочки во дворе, как сидел и ждал и как, почему-то, хотелось спать, даже не взирая на боль. Глаза сами слипались, и порой он и правда проваливался в темноту, потом снова приходил в себя. Как тётка появилась опять, притащив с собой то ли покрывало, то ли куртку, накинула ему на плечи, закутала, а он сопротивлялся. Потому что – испачкается же. Он ведь и правда