поразмыслив, он все-таки послал Ибрагимова с новостями для Аброскиной. Ибрагимов ускакал на самой резвой нашей кобылке – ее недавно привезли с материка, она еще не успела «дойти».
Полевая кухня стояла в нескольких метрах от нас, и я, не отрывая от нее взора, терпела, облизывала пересохшие губы. До помутнения рассудка хотелось есть, и ведь даже хлебом не закусишь – я его, дура, опять съела за полдня, не сумела растянуть до ужина. В лагере еда проваливалась в меня, как в пропасть, не насыщая, а лишь поставляя немного топлива для следующего рабочего дня.
Я покосилась на других в надежде, что не одна изнываю от голода. Может, на сем закончим и пойдем обедать? Или оборзеем настолько, что самовольно поделим пищу, наплевав на наших церберов? Я уже была на все согласна, лишь бы дорваться до еды. Мой желудок поднял свой бунт.
Для заключенных же кухни будто бы и не существовало вовсе. Они были непоколебимы и упрямо отворачивались от нее. Повар, удивленный, качал головой и курил. Доведенная до того, что появились скверные мысли своровать горбушку у запасливой Юлечки, устроившейся подле меня, я приготовилась на свой страх и риск покинуть место в кругу, как тут заговорила осетинка Наида. Она выразила опасение, не накажут ли всех скопом из-за горстки протестующих.
– Может, я отойду поем, а вы бастуйте на здоровье? – озвучила Наида вертевшийся у меня на языке вопрос.
Ответ не заставил себя долго ждать. Уголовницы обрушили на нее ушат отборного мата – все равно что вылили на несчастную содержимое ночной параши. Если перевести звонкую реплику на русский язык, вышло бы что-то вроде: раз вся колония протестует, значит, исключений быть не может.
– Так что закрой ботало, – прорычала Саша. – Покантуйся с наше без горячей ебли! Сама запрыгнешь на любого, хоть с венерой, хоть безногого, хоть беззубого!
– Батюшки, что ж это такое творится, – отпрянув, запричитала впечатлительная Наида.
У меня мгновенно отбило охоту идти наперекор толпе. «Если ту девчонку упекли в ШИЗО только за то, что она стегнула полудохлую лошадь, как же поступят с нами, когда узнают о забастовке? – горевала я. – Ведь мы бездельничаем, норму не выполним сегодня. Нас лишат зачетов? У меня и так их было немного… Или пайку урежут? Тогда я в дерево свое вгрызусь зубами с голодухи».
Любой из этих штрафов был для меня равносилен удару по лежачему. Но наказание начальства маячило где-то в будущем, а воровки клацали челюстями прямо возле уха. К тому же меня не прельщала роль изгоя в лагере, среди народа мстительного и беспощадного. Поэтому я сидела смирно, и Наида тоже.
Ибрагимов вернулся и сообщил, что Аброскиной доложено. Сверяя время по наручным часам и шумно вздыхая, Семенов обходил наш круг – пожалуй, не порядка ради, тепла для. Он так старался маленько согреться, пока Ибрагимов разводил костер. Когда сложенные бревна охватило пламя, охранники придвинулись к ним и стали ехидно посматривать на нас.
Меня снедало желание подползти