горечи гениальности на собственном опыте, тоже безрезультатно отправлял свои вирши в журналы. Теперь готовит биографическую, то есть эротическую прозу…
– Да, я пишу роман! – вздернулся дядя Костя. – А ты, глупый пингвин, на такое и не готов, и не способен!
– Не всем же быть буревестниками. Зато я, не разочарованный в музах, умею готовить на кухне вкусные блюда. Папа повар – что ж такого? – папа подмигнул Матюше.
– «Нет подлей ничего, чем наш ненавистный желудок»[2], – проворчал дядя Костя.
Матюша видел у него на столе исписанные и наполовину вымаранные листки, но, может, это были репортажи к фотографиям. Газеты давно перешли на электронную верстку, а его дядя все еще не освоил компьютер.
Папа принялся уверять, что самое интересное в биографии брата – пьянство и разврат, однако и тут пробы негде ставить, все давно потоптано эпигонами пьяных и развратных писателей.
– Верность возлюбленной этот распутник хранит целый час и неделю, – ухмыльнулся дядя Костя, намекая на то, что папина девушка отбыла куда-то в загрантур.
– Заразился гекзаметром ты, я гляжу, у Гомера? – огрызнулся младший Снегирь.
На пике мужской активности папа стал менять женщин чаще. Некоторое время Матюша посматривал на Людочку (так звали новенькую) не без удовольствия. Она была старше его всего лет на восемь. Ее грудь пружинила при ходьбе, как заброшенные в сетки баскетбольные мячи, на плече красовалась замысловатая татуировка. Матюша даже подумывал, не сделать ли и ему тату на плечи или спину. Частая гостья, Людочка почему-то любила переодеваться в папины футболки. Когда она сняла с сушки и бесцеремонно напялила майку Матюши, он сказал папе, что стоически терпит набеги его пассий в квартиру, но не намерен делить с ними нижнее белье. «Понял», – сконфузился папа, а сын пожалел о сказанном. Людочка прекратила ходить перед Матюшей в неглиже и относиться к нему, будто к неуместному в квартире призраку, и начала проявлять подозрительный интерес. Пока любительница чужих маек загорала на туристических пляжах, Матюша отдыхал от ее «нечаянных» коридорных прикосновений, не предполагая, что из забвенья вынырнет та, чей нюх отменно навострился на папины мало-мальски не поверхностные увлечения.
Она встала посреди прихожей, красивая, как внезапно телепортировавшая из старой книги колдунья.
«Ну, с прибытием», – промямлил папа. Периодическая подруга многообещающе взглянула на него исподлобья. Он попятился в гостиную, словно хотел спрятаться. Тетя Оксана раскинула руки «самолетиком» и помчалась к нему, чуть не срезав Матюше кончик носа острыми полированными когтями, – еле успел отклониться. Папе пришлось раскрыть объятия для предотвращения несчастного случая, иначе она, пронесшись мимо, вылетела бы в дверь балкона и отворенное настежь окно. Матюша представил ее лежащей на клумбе буквой «т». Под головой багровая лужа, вокруг толпа, воет сирена реанимации… Увы, то есть к счастью, ничего подобного не произошло.