его к нам на терапию. Зовут Зулматом.
– Ох ты, господи, ну и страсти! – подивилась Шура.
– Парень молодой совсем, двадцать пять лет. Дома мать да семеро сестер и братьев. Он старший. Родом из городка какого-то типа нашего райцентра. Поехал в первый раз на заработки, устроился к нам скотником. И так неудачно! Не повезло бедолаге! В Екатеринбурге у Зулмата дядька живёт, так собирается теперь к нему ехать. Там, может, удачнее устроится. Город большой. Сказали, и пропуск дадут на проезд из миграционной службы, и документы какие-то временные сделали. Деньги на поезд и на дорогу ему бабы-доярки собрали, с кем на ферме вместе работал, да и Гуля сколько-то подал, всё ж земляк. А меня-то как раз вчера выписали. Я поехал домой, собрал для Зулмата бельё, полотенце, сумку дорожную нашёл. Костюм у меня был новый спортивный. Не ношеный. Думал, сын, может, приедет в гости, так ему всё хранил. Но когда уж он с Львовщины приедет? Может, и вовсе нам за всю жизнь больше не увидеться, так пускай хоть Зулмат носит, не пропадать же добру, – по-житейски, без эмоций объяснил Анатолий. – Ботинок да куртки вот у меня не было. К Танюхе, вдове Гришиной, пошёл на поклон, спросил, не осталось ли с Гриши одёжки какой? Вдруг не всё по родне раздали? И верно! И ботинки, и куртка, и брюки – всё осталось. Сынам Гришиным мал размер. Вот отвёз сегодня Зулмату. Пусть щеголяет. С Богом ему в дорогу! Пусть Никола Угодник спутешествует.
Старики какое-то время шли молча, берегли дыхание. Они всё сильнее вцеплялись в отяжелевшие к концу пути сумки, как будто боялись их не удержать, да и брели гораздо медленнее, словно воспоминания, подорожные мысли и разговоры новым грузом легли на их плечи. Оба сейчас проходили эту дорогу от остановки автобуса до деревни не только по земле, но и по тайным долинам своей памяти.
Анатолий беззлобно, но чуть насмешливо полюбопытствовал:
– Шура, я-то хоть к таджику мотался, а ты-то почто в город попёрлась? Неужто за одним только хлебом?
Шура как-то сжалась, ещё больше сгорбилась, словно её застали за чем-то постыдным, и нехотя пояснила:
– Не, не только за хлебом. Из-за Муськи. Муська у меня заболела. Носила к ветеринару на ферму. Молодой парень работает, но не заносчивый. Посмотрел и кошку. Лекарство назначил. Так ездила в аптеку выкупать.
Шуре казалось, что Анатолий сейчас высмеет её: ну-ка, ты, старая дура, из-за какой-то кошки, из-за сорной скотины в такие-то времена в райцентр поволоклась! Но Анатолий лишь понимающе кивнул:
– Ну, дай бог, чтоб помогло. А я своего Рыжика теперь на ночь на улицу не выпускаю. У соседей котика молодого лиса унесла, сожрала, так кто знает, может, и на моего старбеню позарится. А я к нему привык. Он уж у меня что человек, только не разговаривает. Обижается на меня, что не выпускаю. Не мяучит, а орёт у дверей, как пьяный мужик, а я его ругаю: «Рыжик, сейчас в городах люди и вовсе из домов не выходят – самоизоляция! Так и ты ночь-то потерпишь!»
У самой Паутинки Шура и Анатолий остановились на мосту над речкой, неширокой, но бурной во время разлива. Поставили