равно что пинать щенка, – пробормотал Билл.
Роджер кивнул, соглашаясь.
– Эмм… Норман, там вход только по приглашениям. Мы бы взяли тебя с собой, если б могли…
Они действительно уходили без него. Норман указал пальцем через стол и с укоризной прохныкал:
– Но она была предназначена для меня.
Вина и симпатия на лицах сменились отвращением, и в мгновение ока Норман оказался один. Голос Хелен донесся от дверей, хорошо различимый, несмотря на шум в пабе:
– Я бы вернула ему пиво, но я терпеть не могу блевать.
Безуспешно пытаясь подозвать официантку, Норман сердито смотрел на пивные круги на столе. Она была предназначена для него. Он знал это. Они его надули. Кончиком трясущегося пальца он нарисовал пятиконечную звезду в разлитой по столу жидкости, забывая о своих вчерашних обещаниях. Он им еще покажет.
Желудок внезапно скрутило, и, зажимая рот рукой, Норман рванул в туалет.
Я им еще покажу, думал он, нависая над унитазом. Но, наверное, не сегодня.
Генри вручил двадцатку молодому человеку, сидевшему у дверей.
– Что сегодня в программе?
Ему не приходилось особо надрываться, чтобы перекричать музыку, но ночь только начиналась.
– Как обычно.
Мужчина вытащил три рулона билетов из объемного левого кармана пиджака оверсайз, а деньги спрятал в правом.
Ряд клубов, работающих допоздна, перешли на билеты на тот случай, если (а лучше сказать – когда) будет облава. Тогда они скажут, что продавали билеты, а не алкоголь.
– Что ж, полагаю, придется довольствоваться обычным.
– Хорошо. Две модные газировки. – Пара билетов сменила руки. – Знаешь, Генри, за эту мочу с пузырьками ты платишь огромные деньги.
Генри улыбнулся и обвел рукой лофт.
– Я плачу за атмосферу, Томас.
– В гробу я видал эту атмосферу. – Томас весело фыркнул. – Эй, я только что вспомнил: Алекс раздобыл ящик более-менее приличного бургундского…
Особой силы воли, чтобы отказаться, тут не требовалось.
– Нет, спасибо, Томас. Я не пью… вино.
Он обернулся и окинул помещение взглядом. На мгновение пред ним предстало совершенно иное сборище.
По-павлиньи яркие одежды из бархата, сатина и кружев превращали комнату в блестящий калейдоскоп цветов. Он терпеть не мог появляться при дворе и делал это только тогда, когда отец требовал. Притворная лесть, постоянная борьба за положение и власть, разрушающее душу балансирование на грани, дабы избежать плахи и костра, – от всего этого у герцога Ричмондского сводило зубы.
Он шел через салон, и поворачивающиеся в приветствии лица носили идентичное выражение – хрупкая маска веселости, под которой скрывались в равной пропорции апатия, подозрительность и страх.
Затем тяжелый ритм метал-версии «Зеленых рукавов» в исполнении «Антракс» ворвался в прошлое. Бархат и бриллианты сменились кожей, стразами и пластиком. Хрупкая веселость теперь скрывала лишь апатию. Генри счел это прогрессом.
Я должен бродить по улицам,