погостюешь у Курсантовой родни, покажешь им внучку. Внучку да племянницу. А послезавтра выезжай на Варшавку и дожидайся нас. Улиту хорошенько собери. Возьми одеяло. Укутай. Не застуди.
Утром, когда раннее солнце еще куталось в прохладные пелены тумана, Зинаида выехала из Прудков. Гнедой резво бежал по лесной дороге, косил глазом в темные лощины, откуда густо тянуло черемухой и где слышался птичий гвалт.
Улита сидела рядом, приткнувшись щекой к Зинаидиному локтю, и грызла кусок сахару, который ей сунул в дорогу Петр Федорович.
– Уля, доченька, а послушай, как птичка поет. – И Зинаида бережно шевельнула локтем Улиту.
Девочка не спала.
– Это соловей. Слышишь, какая красивая у него песня? Он один такой певун. Ни с какой другой птицей не спутаешь. – Зинаида оглядывалась по сторонам. Прислушивалась. Ехали по лесу. Места хоть и знакомые, а все же…
– Соловей, – повторила Улита.
– Да, соловей. Соловей-соловушка, песенна головушка. Вот, слышишь? Никто так больше не умеет.
– Какой он? – спросила Улита.
– Маленький. Серенький, как воробышек. Еще увидишь.
– Воробышек, – снова повторила Улита. Девочке хотелось спать, но кусок сахара, подаренный в дорогу дедушкой Петром, не давал ей покоя.
После Андреенок Улита все же уснула. Зинаида завернула ее в одеяло и положила рядом. Выпавший из рук кусок сахара завернула в платок. Проснется, спохватится в первую очередь – где ее сахар?
Когда выехали на шоссе, Зинаида увидела, что тележные следы узкими полосками тянутся по обочине дороги. И правда, ехать по шоссе оказалось невозможно. Телегу трясло, того и гляди обода погнутся и посыплются деревянные колодки колес. По грунтовой обочине телега шла мягко, как по полю. Так что через час-полтора езды Зинаида и сама задремала. Спохватилась, когда почувствовала, что совсем ослабли вожжи в руках, как будто коня выпрягли из оглобель, и что солнце сладко нагревает щеку. Открыла глаза: солнце поднялось над просекой дороги и хорошенько припекало. Улита лежала рядом, посапывая во сне. Дорожный узелок колыхался в ногах. Зинаида пощупала позади – корзина с гостинцами для Сашиной родни тоже была цела.
Провожая в дорогу, тятя наговорил всякого. И чтобы остерегалась лихого человека. И чтобы не оставляла нигде Улиту. И чтобы пуще глаза берегла корзину и узелок с продуктами. И чтобы коня не бросала на чужой догляд. И чтобы в лес не заходила в чужой местности, потому что там, под Рославлем, фронт стоял долго, и кругом все заминировано. Да и народ по дороге да по лесу бродит разный.
Некоторое время она с любопытством оглядывала окрестность, широкую просеку, ровную стрелу дороги, уходившую на запад, куда, казалось, вместе с их телегой неспешно катилось и жаркое весеннее солнце. Потом глаз привык к новому пейзажу и даже немного устал от однообразия дороги. Иногда попадались деревни. Так же, как и в Прудках, там и тут рубили новые срубы, крыли ослепительно белой дранкой, прямо-таки сияющей на солнце. От щепы, разбросанной до самой дороги, от ладно затесанных