от Литвы часть русских земель, и хорошо, чтоб на это благословил архипастырь.
«Вот беда так беда! Что же предпринять?» – ломал себе голову Кочевин-Олешеньский, расхаживая по высокой корме корабля и вдыхая свежий воздух Босфора, в котором причудливо смешивались терпкие запахи малоазиатских трав с солеными морскими бризами.
Как он ни мучился, но ничего путного на ум не шло. Тогда Юрий Васильевич призвал митрополичьих бояр – Феодора Шолохова, старшего среди них, но еще довольно молодого по возрасту, а также Ивана Коробьина, Невера Бармина, Стефана Кловыня – и спросил у них совета.
Шумливые дотоле бояре как аршин[9]проглотили, насупились, даже пригорюнились – тут дашь маху, так и головы не сносишь…
– Что вы такие скучные? Говорите хоть что-нибудь… – пытаясь расшевелить их, потребовал Кочевин-Олешеньский.
Все посмотрели на Шолохова. Тот в задумчивости огладил бороду, невесело глянул исподлобья, словно затравленный волк, и предложил сперва ознакомиться с содержимым ризницы[10] покойного, а уж потом мыслить о дальнейшем.
Все гурьбой отправились туда и отперли сундуки. На дне небольшого кипарисового ларца обнаружили белые, то есть чистые (не заполненные) хартии с привешенными к ним серебряными печатями великого князя. Дмитрий Иванович дал их своему любимцу, дабы тот воспользовался ими сообразно обстоятельствам, ибо, сколько посольство пробудет на чужбине, никто не ведал. Покойного святителя Алексия томили в Царьграде более года, прежде чем возвели в сан…
Кроме одежды и церковных сосудов из золота и серебра в ризнице хранилась и митрополичья казна. Не погнушались, пересчитали – оказалось без малого две тысячи рублей. Немало!
Чтобы выяснить обстановку в Царьграде, туда отрядили невзрачного, но шустрого и расторопного малого – толмача Ваську Кустова, который, как и все люди, склонные к дури и пакости, был самодоволен, но лебезил перед каждым, кто выше его по положению, хотя в душе презирал весь белый свет.
Через день от берега отделилась утлая лодчонка, в ней сидел растрепанный, расхристанный Васька, во всю глотку распевал срамные непотребные песенки и кое-как греб одним веслом, ибо другое упустил, даже не заметив того. Суденышко рыскало на небольшой волне из стороны в сторону, казалось, еще немного – и зачерпнет воды или закружится в одном из водоворотов, но кое-как доплыл…
Поднявшись на борт «Апостола Луки», толмач с идиотской ухмылкой подтвердил то, что и без того знали: сын императора Иоанна Андроник укрылся в Галате, а патриарх Макарий, благословивший покойного Михаила на русское первосвященство, низложен. Напоследок, окинув бояр невинным лучезарным взором то ли младенца, то ли юродивого и по-дурацки лыбясь, мол, не обессудьте, сообщил, что в Царьграде ныне обретается митрополит Малой Руси[11] и Литвы Киприан, проклявший московского князя «по правилам святых отцов». От такой новости у Кочевина-Олешеньского даже сердце