подыскал кандидатов для поездки. Выбор его пал на сына торгового человека Симеона и чернеца из Чудова монастыря Еремея, которого чаще называли Еремищем. Среди духовных лиц обращения Терентище, Степанище, Иванище были распространены. Оба молодца разумели по-гречески: один совсем славно, другой так себе, но объясниться мог.
Дьяк был в приятельских отношениях с отцом Симеона, который слово держал крепко, никому не доверял ни своих забот, ни тем более мошны и не обольщался насчет других. Этому наставлял и сына, который, впрочем, не слишком походил на батюшку как внешне – был выше среднего роста и темно-рус, так и по своему нетерпеливому характеру. Верно, на сей раз яблочко далеко укатилось от яблоньки… Зато Симеон имел дар так заговаривать зубы, что покупатели безропотно покупали то, в чем совершенно не нуждались, и потом долго в задумчивости чесали затылки, соображая: «Что это на меня нашло, бес, что ли, попутал?» К тому же молодой человек был сообразителен и нелукав, насколько последнее возможно для купеческого сына, с юных лет сопровождал своего родителя в деловых поездках и повидал всякого. Нестора он по-родственному называл дядей.
Что касается Еремея, коренастого и широкогрудого инока без двух перстов на левой руке, с голубыми, как у херувима, глазами, глядевшими на мир угрюмо и строго, то до пострижения он принадлежал к ратному сословию, ходил в походы под московскими стягами, а ныне вел тихую затворническую жизнь инока и по мере сил искупал свои прежние грехи, коих, как и всякий воин, проливавший свою и чужую кровушку, имел предостаточно. Владения мечом для этого поручения как будто не требовалось, но кто знает, что может сгодиться на чужбине, посчитал Нестор.
Симеон и Еремище не были знакомы, потому, встретившись на великокняжеском дворе и услышав, что им поручается, потупились, словно две голые монахини, столкнувшиеся в парной.
Напутствовал их дьяк, а благоверный и христолюбивый князь Дмитрий Иванович наблюдал за всем из соседней горницы через неприметное отверстие в стене.
Повторяясь и перескакивая с одного на другое, Нестор несколько пространно ввел обоих в курс событий и принялся наставлять, что и как делать, хотя отнюдь не был уверен, что действовать следует именно так, а не иначе.
Еремей направлялся богомольцем через Царьград на Святую гору Афон в русский Пантелеймонов монастырь, ибо странствия ради Господа не вызывали подозрений и расценивались людьми как духовный подвиг. Путешествие купеческого сына выглядело и того обыденнее – ехал торговать воском. В крайнем случае, одному из них дозволялось открыться архимандриту Мартиниану как сообщившему о кончине Михаила. При необходимости следовало слать грамотки, писаные «цифирью», дабы посторонние не проведали лишнего.
Симеон не выдержал и полюбопытствовал:
– К чему такая таинственность, дядя Нестор? Почему князь не пошлет туда своего боярина, чтобы тот во всем разобрался?
– В Царьграде уже есть один боярин, и второй там лишний. Вам же надлежит, не