с высунутым языком. Пусть милиция тебе людей выделит для оперативной работы.
– Ага, и сама преступника поймает! – проговорился о своих тайных мыслях в азарте Абелин.
Друз крякнул.
– Тебе, Аверьянович, опыта, понимаешь, надо набираться. Потому что книжки – это одно, а жизнь совсем другое. Такие козелки подбрасывает, что самому и представить невозможно. Я-то в твои годы такого уже насмотрелся!
Друз даже головой тряхнул, будто не веря собственным воспоминаниям.
– Я ведь в милиции начинал. Это потом в прокуратуру перебрался… Направили меня на работу в Новоукраинский райотдел милиции Кировоградской области, на Украину. И было там большое, богатое село – тысячи две дворов, не меньше. Народ там жил… Не то чтобы как сыр в масле катался, но упитанно жил, ни в чем себе не отказывал. Самогон сулеями и четвертями пили. Кролей держали – орды, а кур и вовсе не считали. Борщ варили из всего, что в огороде растет, так что ложка в нем торчком стояла. По осени, как урожай соберут, гуляли так, что держись!
Суровое лицо прокурора даже помягчало от таких воспоминаний.
– И вот был там один хороший парень, ветеринар, Рома Потебенько. Такой хороший паренек! И чистенький, и вежливый, и безотказный, и работу свою ветеринарскую любил. Но, правда, с какой-то грустью в глазах. Может, потому, что рос сиротой. Родители его разбились на машине, когда он только в школу пошел. Взяла его к себе сестра отца, и рос он все трудные подростковые годы в чужой семье. И, видимо, это крепко ему в душу запало. В общем, выучился он на ветеринара, потому как с животными и скотиной ему, пожалуй, было легче, чем с людьми, общаться, и направили в наше село по распределению. Ну, ему жить-то надо где-то, вот директор совхоза и устроил его в хату Самусихи, и сам за него платил…
А Самусиха эта жила с дочкой Вероникой, но без мужа, который от нее давно уже сбежал, потому как она кого хочешь доконать могла своей злобой. Есть такие люди, которым обязательно кого-то надо ненавидеть, на ком-то злость свою вымещать, вот она из таких и была.
– Самусиха – это фамилия такая? – спросил внимательно слушавший Абелин.
– Прозвище такое. Фамилия ее по мужу была Самусюк, вот и прозвали – Самусиха. И иначе ее за глаза никто не называл. Никто уж, наверное, и не помнил, как ее на самом деле звали. А Вероника ее, наоборот, была вся в отца – не от мира сего. Все время где-то в облаках витала. Ее спросишь о чем, а она тебя и не слышит. Потом посмотрит на тебя, глазищами похлопает, и опять куда-то отъехала. Ну и, дело-то молодое, они с Романом друг друга и полюбили. А Самусиха уперлась против этого, и ни в какую. Не отдам дочку за осеменителя и все тут. Видишь, почему-то ее донимало, что Рома по своей работе и осеменением занимался. Такая вот она была из себя аристократка! Она его этим осеменением затюкала до последней возможности. Может, потому, что о ней самой никакой осеменитель даже подумать не мог? А Рома терпел. Парень-то он терпеливый был – жизнь научила. Он мне как-то сам сказал: первая сиротская заповедь – терпи, сколько можешь. А когда уже не можешь, еще потерпи…
– Да, наука та еще! – с сочувствием