Это так, фигура речи.
– Пойдемте, умоляю вас. А то мне такое устроят! При нынешнем кризисе… Просто удавка!
Она так запечалилась, что, казалось, того и гляди заплачет.
– Ага, пожалел волк кобылу! Так мы и поверили – в искреннее раскаяние…
– Ну, девочки! Честное слово! – продолжала канючить Тобольчина. – У нас же такие рейтинги! А еще – в выходной, перед праздниками!
– Лично мне, – твердо сказала Женя, – вот это совсем не надо. Мои тиражи позволяют мне избегать подобных историй. Веронике, я думаю, тоже. Уж ей-то тем более. Серьезный ученый! А вам, Александра? Мне кажется, тоже не нужно. Вас и без этого знают и любят!
– Ну, – нараспев возразила Тобольчина, – поверьте, никому это не повредит. Веронике Юрьевне – точно! Скоро выборы в городскую думу, а она, насколько я знаю, собирается баллотироваться. Разве не так, Вероника?
– Так, – кивнула та, – но для меня не все способы хороши. Вы мне поверьте.
Тобольчина ей не ответила и посмотрела на Ольшанскую.
– А про актрис и говорить не стоит. Верно, Сашенька? Вам-то пиар – просто как воздух. Чем больше, тем лучше. Я говорю правильно?
Ольшанская равнодушно пожала плечами.
– Народной любви мне хватает. Во! – и она провела ладонью по горлу. – А уж денег тем более!
Но спорить как-то раздумала.
– А вы, дорогая Евгения? Ведь хлеб писателя это тиражи? Я правильно понимаю?
– Верно, – усмехнулась Женя, – только… Хлеб бывает разный по вкусу. И по запаху тоже. Не слышали?
– Да у всех он несладкий! – закивала Тобольчина. – Думаете, у меня он душистей?
– Счас пожалеем! – кивнула Ольшанская. – Вот счас пожалеем и прямо заплачем!
– Ладно, – вдруг сказала Стрекалова, – раз обещали… Будет наука. Трем… дурам. Простите. Надо идти! Только с вами, Марина, надо держать ухо востро. Что мы и сделаем.
Все с удивлением уставились на Веронику.
Тобольчина обрадовалась и закивала.
– Спасибо, Вероничка Юрьевна! Вы прямо умница! Вот что значит – ученый. Холодный ум, холодное сердце, – тут она с осуждением глянула на Женю с Ольшанской, – не то что у нас, у людей творческих. Одни эмоции и никакой логики. Все вырежем, девочки. Честное слово!
– Вероника, – жестко сказала Стрекалова, – я – Вероника. А не Вероничка! Вы меня поняли?
Тобольчина нервно сглотнула и кивнула.
Ольшанская и Женя удивленно переглянулись.
Тут на пороге возникла кудрявая и, увидев компашку, бросилась к ним.
– Марина Викторовна, ну вы даете! Полежаев в истерике, а Лукьянов – тот вообще в обмороке. Через сорок минут надо освобождать студию, а вы тут. Кофеек попиваете!
– На место! – гаркнула Тобольчина. – Идем, не кипеши!
Она резко направилась к выходу, и за ней неохотно выбрались из удобных кресел так называемые героини. Потерянные, поникшие, расстроенные и потухшие.
Гримерши