сидела над сборником упражнений. Сашка представляла, как ей должно быть страшно. Потому что Портнов может не поставить зачета и во второй раз, он не смилостивится. В этом учебном заведении нет такого понятия: милость.
Vita nostra brevis est…
Сашка думала о маме. Там, далеко, есть нормальный мир и обыкновенная жизнь. Люди работают, смеются, смотрят телевизор; Сашка скоро появится там – ненадолго. На месяц. А потом ей придется возвращаться в институт, снова делать эти упражнения, и читать эти параграфы, и чувствовать на шее железный ошейник шипами внутрь. Строгий ошейник, очень строгий. Она идет туда, куда ее ведут. Она меняется, линяет изнутри, думает чужие мысли. И не может вырваться.
Весь первый курс, группы «А» и «Б», молча ушел в учебу. Костя вернулся седьмого, в Рождество, накануне экзамена по философии.
Сашка пошла отвечать первой, без подготовки. Отбарабанила Аристотеля и Канта. Преподавательница, благосклонно улыбаясь, поставила ей «пять» в зачетку.
– Пожалуйста, – сказала Сашка тихо. – Не валите Коженникова. У него горе. Бабушка умерла.
Философичка подняла на нее удивленные глаза. Ничего не сказала. Вернула зачетку.
Костя получил «три», хотя, по словам свидетелей, ни разу не раскрыл рта.
Приближалось двенадцатое число, последний экзамен и отъезд. Испуганная тишина, установившаяся на первом курсе после зачета по специальности, понемногу расслаивалась. Уже смеялись, целовались, уже носили – под полой – на кухню водку и красное вино; оценки по философии радовали, и все надеялись, что историчка тоже не будет придираться.
Костя ни с кем не разговаривал. Жени Топорко, вертящейся рядом, будто не замечал. И – Сашка понимала со все нарастающим ужасом – ничего не учил, не делал упражнения. Шел – катился под откос – ко второму провалу.
– Не жалей, – сказала Оксана. – Они с Женькой, говорят, в девятнадцатой кровать сломали, так прыгали. Пришлось ножку доской подпирать.
Сашка молчала.
– Он вашему куратору сын, как-никак. Дело родственное.
– Я заметила.
– Ну, – неуверенно протянула Оксана. – Сколько старушке-то было? Семьдесят шесть? Все-таки возраст…
Под Сашкиным взглядом Оксана замолчала, сделав вид, будто ее очень интересует содержимое кастрюльки на плите. Кажется, из всего института только Оксана умела готовить и время от времени баловала себя – и соседей – каким-нибудь особенным домашним рагу или варениками с капустой.
Сашка вышла из кухни. Спустилась на первый этаж и постучала в дверь седьмой комнаты. Ответил голос Захара:
– Входи!
Сашка вошла.
В комнате стоял неописуемый бардак. Одежда, от белья до зимних курток, грудами лежала на стульях и на полу. Столы покрыты были слоем учебников, глянцевых журналов с голыми девушками, скомканных листов бумаги, носков и грязных пластиковых тарелок. Стоял тяжелый дух застоявшегося табачного дыма, куда более густой, чем в Сашкиной спальне.
Захар сидел за книгой. Леня, третий обитатель комнаты, стоял в углу, подняв руки, и смотрел в одну