никакой рыцарской чести в том, чтобы быть несчастливым; так ежели никакой смерти нет вообще – к бессмертию бессмысленно добавлять жизнь!
А добавлять всего лишь виртуальные смерти – ещё более бессмысленно…
И тогда нет в бессмысленном мире другого равенства, кроме равенства вседозволенности и бесчестья. И тогда (если есть на свете некий Старик) именно тебе – всё дозволено (как Шахразаде в ее ночи – дозволены всякие речи): тебе навсегда все простится, любые убийства и подлости! Просто потому, что и это пройдет.
Что скажешь на это, Илия Дон Кехана?
– Очень высокопарно, – молча сказал Идальго.
– Что? – не менее молча удивился Кар-р.
Удивился тому, что последний его довод (самый-самый убойный) не подействовал, поскольку – Идальго вовсе не обратил внимания на равенство (перед лицом бессмертия) рыцарской чести и полного таковой отсутствия; Идальго – не обратил себя, тем самым отказавшись от великих завоеваний человечества: от абсолютных свободы и равенства (суть самых подлых и убийственных иллюзий в истории)!
Причем – даже не сказав «оппоненту», что не только смерть делает людей неравными, но и ее отсутствие.
– Вижу, ты хочешь быть счастливым, – сказал Илия вслух (обращаясь к своему «оппоненту»), причём – по английски! Причём – данного наречия (родного, предположим, Алисе и сопутствующей ей чеширской улыбке) вовсе не зная! Причем – не ожидая от вороньего вопля ответа, а лишь утверждая его на его же месте… Вот тогда и кончились самоутверждения Кар-ра, став бессмысленными.
Ведь если бессмысленно равенство, не менее бессмысленно неравенство! А для реальной жизни осмысленны лишь благородство обычая и социальная справедливость. А потом вороньему воплю стало не перед кем самоутверждаться: Идальго отвлекся.
Более того, он вообще перестал что-либо слышать, кроме далёкого шелеста женских шагов. Об этих шагах я уже поминал – они стали многожды ближе. Принадлежали они даме сердца, коей предстояло озвучить дальнейшую судьбу Идальго.
Разумеется даже разумом, что далёкие шаги – это её шаги. Да и кто бы еще мог ступать столь воздушно?
Она близилась, она уже была совсем рядом, но – она уже была немыслимо далека. Впрочем, и её «даль» оказывалась весьма функциональна из неё (из-дали за горизонтами – судьба литературного негра) эхом (или – отраженным светом) вернулись к Идальго его же слова:
– Вижу, ты все еще хочешь быть счастливым…– и он ответил самому себе:
– Да, я хочу быть идентичным своему наивозможному счастью.
Вороний вопль попробовал спросить еще:
– Вы не хотите что-нибудь передать через меня?
Ответа не было.
– Я имею в виду Старика, – заявил вороний вопль. – Скажите свои пожелания, ведь есть же у вас пожелания? Я многое могу.
Но Илия Дон Кехана опять ничего не расслышал (из своего далека'-далёка – от звука шагов).
– Впрочем, вас уже поторопили, и теперь ваши пожелания не имеют значения.