этом оба начинали хохотать, широко, чисто по-мужски отваливаясь от стола назад.
Только в горбачевскую перестройку, когда советское общество захлебнулось торопливыми рассказами «как все было на самом деле», Женька узнал о вагонах, везущих трофейное добро большого военного начальства. Сам он этого, разумеется, не видел. Но, помня, кем были оба Ивана, воевавшие на передовой, относился к таким сообщениям с учетом прямоты фронтового реализма.
7
Пролόвич был одноногим и поначалу Женька не придавал этому значения. Ему было хорошо известно – время от времени по Поселку ходили леденящие душу рассказы, – что на переезде, за которым начинался Завод, людям отрезало ноги. Чуть зазевался – и все! Поезд не остановишь. Лишь когда смог понимать, что к чему, бабушка поведала внуку истинную историю соседа.
Едва Пролόвичу исполнилось 18 лет, он без проволочек попал на передовую. Первая атака. Не успела остыть ракета, гигантским вопросом повисшая в небе, как вместе со всеми Пролόвич выскочил наверх и, тыча перед собой винтовкой, побежал туда, куда звал младший лейтенант. Такой же мальчишка, только окончивший 3-месячные офицерские курсы. Перепрыгивая через упавших бойцов, он несся рядом и грозил кому-то пистолетом.
– Ура-а! – громко кричал он.
– Ура-а! – ревели бойцы.
Пролóвич пробежал несколько шагов, и вдруг увидел, что «бежит» с одной ногой. Его война закончилась.
8
При всем том, что Женьке было известно о дедушкиной войне, и что бабушка велела прочесть в «Повести о настоящем человеке» писателя Полевого, история Пролóвича стала прямым соприкосновением с войной. Как с оголенными проводами! Точнее, с ее понятием, простым и сложным синхронически. Именно с этого момента она стала казаться звероподобным занятием, способным не только отнять жизнь, но и превратить ее в многолетнюю тяжбу с самим собой. И жить невмочь, и, вроде бы, – надо.
Но была еще одна история.
После 8-го класса Женька поехал с одноклассниками в Тарусу. Русский городок на русской реке Оке, Таруса будила возвышенные чувства. Пребывая в них, Женька бродил по купеческим улочкам и вдыхал воздух Отечества. Пока не попал в одно место.
Ступеньки из отполированных временем камней вели вниз, в полуподвал. Женька спустился, потянул на себя низкую дверцу. И резко остановился, будто ударился обо что-то невидимое. Со всех сторон на него смотрели глаза. Безумные, голодные, с мольбой и болью. Это был местный музей узников Бухенвальда. На витринах лежали документы, а на стенах висели фотографии. Их делали сами немцы. Вот комендант Кох с витым эсэсовским погоном на плече. Вот его жена Ильза – под ее фото написано «Бухенвальдская ведьма». Вот их овчарка – злым взглядом она уставилась на заключенного. Вот вывеска Jedem das seine. «Каждому – свое», прочел перевод Женька. А вот узники. Словно тени, они стояли на лагерном плацу.
Внезапно включилась аудиозапись. Ее тоже сделали аккуратные немцы.
– Achtung! Allen zuhören!
«Внимание! Слушать всем!» – без перевода сообразил