согласно киваю я.
Мы молчим…
– Фу!!! – наконец, выдыхает Игорь.
– Обидно! – говорю я.
– Абыдно, дасадно! – Игорь делает кавказский акцент своему голосу, – Да, ладно!
Мои губы трогает улыбка.
– Ладно. Пошли, посмотрим, чего они там не поделили?
– Пошли.
Мы возвращаемся назад…
Подходим к месту “великой драки”. К нам, у ворон – совсем другое отношение!
– Кар! – откуда-то со стороны, коротко каркнула одна ворона.
Наверняка, этот “карк” в их лексиконе звучит, как “Полундра! Гасись, кто может!!!”. Потому, что встрепенувшееся вороньё, молча бросается врассыпную! Кто – за кочку, кто – за куст. И на пределе возможного, всё уносится от нас прочь.
– Вот, твари! – ругается Игорь, – На выстрел – не подойти!
– Ну! – киваю я, зыркая по сторонам глазами.
На месте боя, на пожухлой траве валяются несколько высохших, костлявых, рыбных голов!
– Морской бычок! – изумляюсь я, – Из тех, что выбрасывает на берег океанским прибоем!
– Хм! – хмыкает Игорь, пнув ногой сухую, костлявую рыбью голову, – Камень преткновения! Из-за этой гадости целую бойню устроили?! Ну, артисты!
Здесь же, по сырому ольховнику вдоль подножия террасы, видны покопки медведя. – Симплокарпус или лизихитон? – задаётся вопросом, Игорь.
– Наверно – и те, и другие, – прикидываю я, – Около покопки лизихитона должен лежать скушенный зелёный рожок скрученных листьев. А симплокарпус… нюхать нужно.
У каждой покопки, я становлюсь на колени и нюхаю. Не очень удобный способ, но верный…
– Смотри-ка! – удивляюсь я, – Сорок шесть покопок и все – симплокарпус!
Вокруг неистово верещат лягушки.
– Ко-ко-ко-ко! – бухают низкие тона.
– Ке-ке-ке-ке! – тонко верещат высокие.
– Ка-ка-ка-ка-ка! – заполняют пространство те, что посередине.
От многоголосого рёва сотен лягушачьих глоток сотрясается сам воздух…
– Вот, орут! – морщится Игорь, – Глушат все звуки!
– Ага! – улыбаюсь я, – Ты послушай – сколько экспрессии!
– Ну! Хоть уши затыкай!
Мы выходим к своей, заросшей клевером дороге, взваливаем рюкзаки на спины и шагаем дальше…
К вечеру, по пути не спеша собирая лисьи экскременты, мы добираемся до Саратовского кордона. Здесь – обычные заботы по расконсервации кордона: приготовить дров, принести воды, вымыть кастрюльку…
Всё! Вечер. Топится, потрескивает дровами печка. На первой “конфорке” печной плиты в кастрюле варится наша каша, на второй – греется жёлтый, эмалированный чайник. Заодно прогревается нахолодавшийся без людей, кордон…
Уже десять часов вечера. Я тихо выхожу за дверь. Игорь сидит на ступеньке высокого крыльца и потягивает беломорину. Под кронами пихт и елей, по границе кордонной поляны, разлита синева сумерек.
– Ш…ши… ши-шшш – …ширр! – в абсолютном безмолвии притихшей к ночи природы, едва