слегка съехала крыша, и он не мог объективно оценивать наши возможности. Я спокойно воспринял его упреки в трусости. В жизни я всегда придерживаюсь правила: никогда не рисковать жизнью ради того, чтобы доказать кому-то свою храбрость. В опасных ситуациях я действую так, будто нахожусь один, и никто меня не видит. Только здравый разум и холодный расчет определяют мои поступки. Но как бы моему разгоряченному компаньону ни хотелось залить моей кровью палубу, он будет делать то, что я прикажу ему.
– Ты все помещения перечислил? – уточнил я.
– Все, – подтвердил Игнат и оторвал пуговицу от своей куртки, которую нервно теребил.
– А что за дверь слева от выхода из кают-компании?
– Какая дверь? – переспросил Игнат. – Слева от выхода?
Он задумался, вскинул руку и хлопнул себя по лбу.
– Это парусная! Совсем забыл о ней.
– Парусная? Там хранятся запасные паруса?
– Ну да, что-то вроде кладовки. Я туда ни разу не заглядывал.
– Может, лодки спрятаны там?
– Это исключено, – махнул рукой Игнат.
Эх, парень, парень, подумал я. Ты все еще не оставляешь надежду ринуться в драку, вымести бандитов с яхты благородным порывом, словно метлой. Ты пытаешься уломать меня, и для этого обманываешь, юлишь. Я же вижу, что ты нарочно «забыл» про парусную. Но это как болезнь, это временное помутнение разума. В темном трюме твои эмоции притупились, ты уже не так остро воспринимаешь гибель своих друзей, и перед глазами уже не стоят окровавленные трупы, и истосковавшаяся по свободе душа жаждет мести, кулакам хочется воли, грудь стремится развернуться, и отвага хлещет через край.
– Вот что, Игнат, – сказал я, медленно сжимая в кулаке ворот его куртки. – Если ты еще раз попытаешься меня обмануть, я тебя ударю.
– Хорошо, – прошептал Игнат, так же медленно отрывая мою руку от воротника. – Я это запомню. В свою очередь хочу тебя заверить, что я тебя никогда не ударю.
– Это твое право.
В общем, мы выяснили отношения, что было немаловажно перед серьезной работой, которая нам предстояла. Шел уже одиннадцатый час, наступил глубокий вечер, но мы его не чувствовали, потому как не видели ни заката, ни звездного неба. Я дважды повторил Игнату, что мы будем делать и какова его задача. Он слушал внимательно, но по его лицу было видно, что ему не нравится ровным счетом всё, что я придумал.
– Я не смогу ударить человека! – сказал он.
Это было равносильно предательству. Я всерьез подумал о том, не затолкать ли моего верного союзничка в его собачью будку.
– Нет, ты обязан ударить его, причем ударить сильно, – изо всех сил сдерживая себя, ответил я. – А как ты вообще собирался отбить у них яхту? Уговорами и мольбами?
– Я боюсь его убить! – на высокой ноте воскликнул Игнат, непозволительно звонко и громко, но тотчас опомнился и закрыл себе рот.
– Ты не убьешь его, – начал я успокаивать Игната. – Ты знаешь, какая здесь броня? – спросил я и постучал себя по темечку