герцог указывает на кувшин.
Карл поднимается.
– Если позволите, теперь моя очередь наливать.
Он наливает сначала отцу, а потом себе. Вообще-то его уже и после первого кубка пошатывает, а после второго он вообще должен упасть лицом в тарелку. Раньше это показалось бы ему всего лишь легкой разминкой, но не теперь. Герцог снова выпивает вино залпом. Карлу приходится поддержать, и почти сразу же он чувствует, что это было роковой ошибкой. Главное теперь – не начинать разговор о матери, о Марианне или о том, что сам Карл гниет заживо в этой дыре. С большим трудом Карл возвращается на место и решает, что неплохо бы и закусить. На столе на этот раз не только куропатка, но и солонина и какие-то овощные изыски монастырского происхождения. Короче, прям безудержный пир, если не сказать большего. После перловки, впрочем, для Карла и это кажется банкетом при высшем монаршем дворе.
– Надолго планируешь здесь остаться?
Карл скалится.
– Ну не знаю. Я вроде как пока еще не всю монастырскую библиотеку привел в негодность.
Герцог улыбается.
– Судя по счетам, ты их разоряешь.
– Они присылают счета? – удивляется Карл. – Я каждое утро работаю у них проповедником. Это они мне должны.
Герцог продолжает улыбаться.
– Поверь мне, они другого мнения. Я ожидал, что у тебя здесь королевские покои, штат наложниц и личный оркестр.
– Из всего этого великолепия мне достался только Евстафий.
– Евстафий? – герцог удивленно вскидывает брови.
– Тот монах, которого ты видел. Он хорошо обо мне заботится.
– Я рад, что даже здесь ты нашел себе друга.
Первый кувшин с вином заканчивается. Герцог оглядывается по сторонам, видит еще несколько кувшинов на небольшом столике в углу, берет один и снова наливает себе и Карлу. Если так пойдет и дальше, то я потеряю возможность изъясняться человеческим языком, думает Карл. У герцога-то нет проблем, он всегда имел способность пить как лошадь и сохранять при этом здравый рассудок. Вот у Карла достаточно тонкие и трепетные отношения с алкоголем: если уж он начинает пить, то не может остановиться, пока не напивается до поросячьего визга. Карл цепляет ножом кусок солонины и отправляет его в рот. Несмотря на то, что эту дрянь ему приходится есть почти два года с завидной периодичностью, никогда еще солонина не казалась такой вкусной.
– Ну ты же не о Евстафии разговаривать сюда приехал…
Карл слышит, как на башне часы бьют три раза.
– Нет, Карл. Я приехал, чтобы спросить тебя о Черном псе.
Два года… Два очень долгих года. Сначала он думал, что сошел с ума, метался, бился головой о стены, старался всеми силами понять, в чем же именно состоит его безумие. Но он видел у себя только один его признак: он не помнил, почему отец выгнал его из Аквина. Все остальное он помнил во всех подробностях – детство, юность, его загульные друзья, потом помолвка с Марианной, дочерью герцога Гасского7, долгие – какие-то уж чересчур долгие