до изощренно литературных, что нет ни смысла, ни необходимости пытаться воспроизвести здесь тогдашнюю атмосферу. Даже и о той кастовой среде высокопоставленных партийцев, к которой принадлежала и в которой взрослела Анна Ларина, известно немало подробностей. А уж про политическую борьбу в стане большевиков – про ее застрельщиков и жертв, про исторические корни, идеологические основания, формы и методы – написаны буквально километры исследовательских строк. Хотя бы в силу этого, а также и потому, что для нашего повествования в целом такая тема все же периферийна, несмотря на радикальные последствия для семьи, о которой тут речь, – мы не станем углубляться в хроники политической жизни Страны Советов.
Достаточно иметь представление о том, что Николай Бухарин был не просто лихим комиссаром или номенклатурным работником, вдруг вознесшимся к вершине власти на волшебном «социальном лифте» (а прозорливцев-соискателей появлялось немало, о чем косвенно сообщает и статистика: в феврале 1917‐го партия большевиков насчитывала всего 24 тысячи членов, а в октябре – уже 350 тысяч). Бухарин принадлежал к чрезвычайно узкому кругу людей, без деятельного участия которых большевистская революция наверняка не состоялась бы. «Нас мало. Нас, может быть, трое» – сказано Борисом Пастернаком по совсем иному поводу, но как аллегория подойдет и сюда: Ленин, Троцкий и Бухарин на личном драйве, по существу, без поддержки остального состава ЦК, сумели проделать невообразимое.
И еще одно, что стоило бы помнить и учитывать в связи с нашим рассказом: отношения между сподвижниками Ленина формировались задолго до октября 1917-го. Совместное подпольное прошлое придавало их общению в качестве руководителей рабоче-крестьянского государства видимость прежнего братства, в которое многие из них искренне верили – порой до последнего вздоха. Не случайно же в 1936 году, когда дело шло к аресту Бухарина, о чем он и сам догадывался, свои письменные послания к главе партии Николай Иванович неизменно начинал словами «дорогой Коба». При сложившихся обстоятельствах эта обыденная, давно привычная форма обращения больше походила на апелляцию к общему революционному прошлому – начиная со времен, когда в эмиграции, в Вене, образованный «Бухарчик» помогал «Кобе», не знавшему немецкого (впрочем, и другими иностранными языками едва ли владевшему) с переводом материалов для статьи по национальному вопросу. Да если даже и без отсылки к давним событиям: всего-то четырьмя годами ранее Сталин по-дружески просил Бухарина поменяться квартирами в Кремле – говорил, что не может обитать в прежней после самоубийства жены. И Бухарин согласился: политические разногласия не повод отказать старому товарищу в сочувствии. В той самой квартире – относительно небольшой, кстати, – позднее родился Юра; отсюда его отец, объявивший смертельную голодовку, был вызван на заседание февральского 1937 года пленума ЦК ВКП(б), и уже из того парадного зала отправился, вместе с Алексеем Рыковым, прямиком в тюрьму НКВД.
Пока