Глава 1.
Мир несвычных. Персиковая долина. Четверо в лодке
Пятнадцать лет назад
Широкопузая вместительная деревянка нехотя волочилась по воде, неся на себе компанию из четверых. Водная гладь загустела, превратившись в бескрайние просторы ледяного масла, обступавшего туго проходящую по нему лодку голубой прорезью. Пространство застыло в гробовой тишине; такая тишина сопровождает глухонемых, такими эти четверо сейчас и казались – ничего не слышащими и напрочь лишенными дара речи. Головы их были заняты мыслями такими тяжелыми и темными, что вес их не могли выдержать даже шеи, они склонились, а вместе с ними угрюмо пали и головы.
Тонкие пальцы Нирваны скользили по воде, оставляя длинные полосы, она оценивающе глядела вдаль, на берег острова Росс, когда-то цветущего красотой и глубоко дышавшего, а ныне увядшего, пылающего душной агонией, как ей на секунду показалось. Простому человеку не дано ощущать жизнь в предметах неодушевленных, но четверо в лодке простыми людьми и не были, поэтому в неизменном на первый взгляд виде зеленых вершин и бархатных холмов они чувствовали изменения непоправимые. От мягких приветливых пейзажей сегодня веяло холодом, казалось, сама смерть дышит на них своим ледяным дыханием.
– Вода слишком тихая, плохая вода, мертвая. Чем ближе к берегу, тем она холоднее – дурной знак, – задумчиво и чуть раздраженно произнесла Нирвана, наконец разорвав тягостную для всех тишину.
Обращением ее слова назвать было сложно, этот разговор она вела, скорее всего, сама с собой. Ее рука, украшенная многочисленными браслетами из легкой абиссинской стали, вынырнула из воды, брезгливо стряхнув стекающие с пальцев капли.
Нирвана Веда была обладательницей двух совершенно разных характеров. Прескверного, в котором она представала мнительной, излишне высокомерной, невежественной и грубой. И характера мягкого, отражающего всю суть ее женственности; надевая этот свой нрав, она становилась заботливой, цветущей нежностью и искренней любовью ко всему, что ее окружает. Веда меняла черты характеры легко и непринужденно, никто и никогда не знал, на какую из двух Нирван ему придется напороться в данное мгновение. Тонкое молодое лицо источало скуку, усталость или же глубокую мысль, хотя сама Нирвана давно уже считала эти понятия тождественными. При всех особенностях своего внутреннего содержания внешне она была прекрасна, и это, можно сказать, сглаживало все острые углы. Кожа Нирваны не цвела розовыми лепестками, скорее была белая, как свежий снег на ярком солнце, очень холодного оттенка, но все же сияющая. Глаза, напротив, играли теплотой, цвет их частенько менялся от рыжего до желтого, бликуя золотыми искрами. Длинные светлые волосы она чаще собирала в неопрятную гульку или заплетала в странные по форме косы – ей это шло, удачно акцентировало длинную точеную шею и серьги с драгоценными камнями.
Красота веды, переменчивость характера, врожденная элегантность, странная, то появляющаяся, то вмиг пропадающая медлительность, тонкие манеры и приятный голос смешались в одном котле и соединились в одном теле, создав весьма удивительный, притягательный своей необъяснимостью и резкими контрастами образ.
Услышав слова Нирваны, Гордофьян Миронов тяжело вздохнул, лицо его осунулось и посерело, будто впитав цвет серой грусти, переполняющей его изнутри.
– Не тоскуй раньше времени, Гордоф, ничего еще не произошло, незачем хоронить живых. Ты ведь этим сейчас занимаешься, так? – сказал человек, сидевший позади Миронова.
– Нет уж, я не из тех безвольных тюфяков, что раньше времени принимаются живых оплакивать. Я, пока сам все не увижу, горевать не стану, может, смерть там и побывала, но не всю-то жизнь она забрала – чувствую я. Не как вы чувствуете, а просто, по-человечески – сердцем. Но эта мертвая вода, черт бы ее побрал… Переживаю я, что уж тут, такого не утаишь. Хоть и молчу, а знаю, что вам и без слов понятно. У вас-то лица не лучше моего, глаза потемнели, как и кожа, все стало серым, приобрело цвет болезни, и пальцы вы скрутили в замочки, оттого что у вас внутри все чувства узлом завязались. Всем нам боязно, и мне, наверное, в особенности, но чтобы хоронить кого – это нет, скажешь тоже, я не из той породы.
– Мало ли что сказала Нирвана, не все, что она говорит, нужно слушать и принимать на веру, – продолжил собеседник Миронова, который, кстати, был как минимум на треть страннее Нирваны, что было оправданно, ведь он являлся ее старшим братом.
Его звали Борис Время, но некоторые предпочитали называть его джинном или же синим магом. Синим его прозвали оттого, что трубка, которую он непрерывно курил, источала синие клубы дыма с весьма приятным запахом степной травы. Время был молод, но его волосы, передние пряди которых он собирал в хвост, поседели, как и борода и брови. Цвет глаз из голубого превратился в белый с сероватым оттенком. В бороду Бориса были вплетены красные нити и бусины – никто знать не знал, к чему все это убранство, должно быть, Борису такое украшение попросту нравилось. Телосложение он имел правильное – высокий и жилистый, тело рельефное, но мышцы казались суховатыми, не налившимися молодой кровью и жизнью. Такое