будет как раз кстати. В общем, спокойной ночи. Просьба до завтрака не будить.
Кошка свернулась шариком. Где голова, где живот, где лапы – не разобрать. Всё чёрное. Баба Нюра и деда Костя, не сговариваясь, стали вести себя очень тихо. Дедушка переворачивал газетные страницы медленно-медленно. Бабушка наливала воду в умывальник не из ковшика, а из чашки. Кошка проспала остаток дня, вечер и ночь.
Утром вся троица проснулась одновременно. На завтрак теперь уже полноправная жительница квартиры получила кусочек говяжьего фарша. Красного, свежего, похожего на длинные макаронины – баба Нюра его только-только накрутила на котлеты. Оделив кошку тремя столовыми ложками сырого фарша, оставшуюся часть хозяйка пустила на котлеты. Разбила ножом парочку яиц и вылила их содержимое на фарш. На красной горке сверху заколыхались два жёлтых глазка. Мелкими кубиками нарезала луковицу и зубчик чеснока, отправила туда же. Поплакала, вытерла глаза кухонным полотенцем. Достала зачерствевший кусок батона, поломала пальцами в крошки. Крошки высыпала в ту же миску.
Потом посолила фарш, поперчила, перемешала. Смочила ладони водой и принялась лепить котлетки. Сначала скрутит шарик, а потом приплюснет между ладонями и в муку его, родимого, в муку. В результате на деревянной доске стройными рядами уместились двадцать пять котлет. Когда первая партия очутилась на сковородке, квартира наполнилась благоуханием котлетного чесночка.
Первый подъезд наполнился аппетитным ароматом. Мы его сразу почуяли, мы на втором этаже как раз играли. Дядя Вова, дворник, в этот момент в подъезд за лопатой зашел. Да как закричит!
– Анна Семёновна! Угостите скромного труженика, павшего на снегоборьбе!
Хлопнули двери, наступила тишина. Похоже, баба Нюра с дедой Костей накормили громкого соседа.
Кошку стали звать Цыганкой, но для удобства произношения просто Цыгой. Первоначально хотели назвать Снегурочкой: всё-таки зима, снег, дед и бабка. Но уж больно она была черна.
С той поры каждый вечер тишину маленького двора нарушал зычный зов.
– Цыга! Цыга!
Это деда Костя искал припозднившуюся чёрную красавицу. Её ждали дома не позже девяти – в то время, когда наступала пора спать. Кошечка произносила «мяяу», что-то вроде «извиняюсь» и семенила домой, держа хвост трубой.
Быстро пролетали зимние дни. Ночи же, наоборот, казались бесконечными. В пятом часу вечера уже темнело. Возвращающиеся домой люди казались тенями. Утром картина была та же – ничего не видать. В школу, садик и на работу мы собирались, когда за окном стояла мгла, и долго шли потом по чёрным заснеженным улицам, на которых знали каждый дом, каждое деревце. Что нам темнота – по родным местам мы могли идти с завязанными глазами. Шли – и снег хрустел под ногами. Это ломались сотни, а может быть тысячи хрупких снежинок.
Зимой, когда появилась Цыга, Морозко от всей души стучал посохом. Красный столбик термометра день ото дня становился короче. Оконные стёкла обрастали