зацепило – к убийствам Буциса, Ведренки и других.
– Что думаете, Николай Николаевич, – спросил он, – может, это чья-нибудь иностранная разведка?
– Едва ли, – ответил майор. – Никакой разведке не интересны эти…
– …эти говнюки, – закончил за него нарком. – М-да, разведки всяким говном не интересуются… Тогда кто же?
– Мало ли кто. Думаю – просто на бытовой почве.
– Бытовуха… – с сомнением проговорил Ежов. – Уж больно как-то для простой бытовухи складно вышло… Может, передать в ваш отдел?
– Вы же знаете, Николай Иванович, наш отдел бытовухой, как вы выразились, не занимается, – сухо заметил майор Николаев.
Некоторое время он слышал в трубке сопение, которое, вероятно, отображало гнев народного комиссара, но, посопев немного, нарком лишь произнес:
– Ну ладно, – и повесил трубку.
Майор Николаев снова просмотрел сводку, хотя и так знал ее наизусть после первого прочтения – таково было свойство его памяти, – и проговорил:
– Любопытно… – что обычно означало его крайнюю заинтересованность в каком-либо деле.
Народный комиссар же, повесив трубку, произнес:
– Сука!.. – имея в виду, понятно, этого чистюлю-майора, до которого когда-нибудь ох и доберется он.
Затем Ежов произнес еще одно слово, совсем уж грязное, обрисовав этим словом для себя не только этого майора, но и всю сложившуюся ситуацию в целом.
Настроение было мерзкое. Он находился в том состоянии духа, когда лучше не попадаться ему на глаза.
Но если бы тем же самым утром кто-то увидел ответственного работника одного из важных промышленных главков Павла Никодимовича Куздюмова в ту минуту, когда тот выходил из подъезда своего дома, что на Арбате, то даже следа озабоченности не прочел бы на его уверенном лице. Кое-что, правда, озаботило Павла Никодимовича в то утро, но было это полчаса назад, сразу после завтрака, а по здравом размышлении она, эта озабоченность, к моменту выхода из дому уже целиком прошла.
Тогда, после завтрака, лишь только он затянулся папироской и открыл свежий номер «Правды» с репортажем о процессе над гадами-вредителями, – минуты эти благостные, с газетой и папироской, он особенно в жизни ценил, – Соня, домработница, вдруг положила перед ним конверт без почтового штемпеля:
– Вот, Пал Никодимыч, опять подсунули под дверь.
«Черт! – подумал Куздюмов. – Снова кто-то все те же шутки шуткует!»
Третьего дня похожий конверт без обратного адреса и почтового штемпеля ему уже подсовывали таким же манером. И в конверте лежала писулька с невероятной фигней: дескать, уведомляем вас, гражданин Куздюмов, что какой-то, понимаешь ли, Тайный Суд (нет, ну придумают же, гады!) на завтра, мол, назначает предварительное заседание, связанное с вашим делом. Если, мол, желаете присутствовать на этом заседании, то подойдите ровно в шесть часов вечера к газетному киоску возле вашего дома, там вас встретят и отвезут в надлежащее место. Дальше говорилось, что