к нам, он оказал нам честь.
– Великобритания? – повторил он и несколько раз топнул по гальке.
– Да, – сказал я, а Джим рассмеялся.
– Англия? Шотландия?
– Шотландия. Но Англия начинается вон за теми деревьями.
– Bon![4] Наконец-то я знаю, где нахожусь. Я без компаса плавал в тумане почти три дня и уже потерял надежду когда-нибудь снова увидеть землю.
По-английски он говорил бегло, но время от времени в его речи проскакивал какой-то непонятный акцент.
– Откуда же вы плывете? – поинтересовался Джим.
– Спасся с тонущего корабля, – коротко ответил он. – А что это там за город?
– Бервик.
– Что ж, хорошо, но мне надо бы набраться сил, прежде чем продолжать путь.
С этими словами он порывисто развернулся к лодке, но при этом пошатнулся и непременно упал бы, если б не схватился за ее нос. Он присел и оглянулся вокруг. Лицо его вспыхнуло, а глаза загорелись, как у дикого зверя.
– Voltigeurs de la Garde! – пророкотал он трубным голосом, а потом снова: – Voltigeurs de la Garde![5]
Он помахал шляпой над головой и вдруг повалился лицом вниз и замер на гальке бесформенной бурой грудой.
Мы обменялись удивленными взглядами. Появление этого человека было таким неожиданным, потом его вопросы, а тут еще это! Мы взяли его за плечи и перевернули на спину. Длинный нос его гордо устремился вверх, но в губах у него не было ни кровинки, а дыхание было таким слабым, что почти не чувствовалось.
– Джим, он умирает! – воскликнул я.
– Точно, от голода и жажды. В его лодке ни еды, ни питья. Может, что-то в сумке у него найдется?
Он достал из лодки черную кожаную сумку. Кроме этой сумки и большого серо-голубого пальто, в лодке не было ничего. На сумке была застежка, но Джиму не составило труда с ней справиться. Оказалась, что сумка наполовину заполнена золотыми монетами.
Ни Джим, ни я никогда не видели столько золота… Даже десятой доли. Там были сотни новеньких блестящих английских соверенов. Нас это так поразило, что мы совершенно забыли о хозяине этого сокровища и вспомнили о нем лишь тогда, когда раздался его тихий стон. Губы его посинели, рот приоткрылся, обнажив ряд белых острых зубов.
– Господи Боже! – очнулся Джим. – Он сейчас концы отдаст. Джок, беги скорее к ручью, набери в шапку воды и неси сюда. Скорее, парень, а не то будет поздно. Я пока расстегну его.
Я опрометью кинулся к ручью и принес столько воды, сколько уместилось в моем гленгарри[6]. Джим расстегнул куртку и сорочку мужчины, мы плеснули ему водой на грудь и влили немного в рот. Наши старания увенчались успехом, потому что через какое-то время он приподнялся и медленно протер глаза, как человек, очнувшийся от глубокого сна. Но ни Джим, ни я не смотрели на его лицо, потому что наши взгляды были прикованы к его обнажившейся груди.
Два небольших алых шрама горели на ней, один прямо под ключицей, один