полная Мильонка.
– Какой же он безродный, – с сердцем возразил Василий. – Чай отца-мать помнит.
– Да это так говорится, – поправился староста. – Про тех, значит, которые без родителей… – Он хотел добавить что-то еще, но умолк под выразительным взглядом отца Алексия.
Священник вместе с Василием вышел из церкви и, когда тот уже хотел раскланяться, придержал его за руку:
– Я так понимаю, что вы будете продолжать поиски мальчика. Бог вам в помощь в этом добром деле. А я, со своей стороны, обещаю вам: сделаю все, что в моих силах. Чувствую в нестроении этой детской судьбы и свою вину.
Странное испытываешь чувство, когда положение автора позволяет тебе взглянуть на события и с другой стороны: велико искушение «подправить» судьбу – столкнуть как бы случайно людей, которые никак не могут встретиться; ответить на вопросы, которые порой мучительно ищут герои, а ты-то, автор, уже знаешь ответ…Но у повествования есть свои законы, а автору не дано право ни встать над происходящим, ни вмешаться в него. Единственное, что я могу с позиции сегодняшнего знания, так это рассказать, что происходило с мальчиком в матросском костюмчике в то время, когда остальные герои моего повествования потеряли его из виду. Воспоминания Николая Васильевича Мурашова позволяют мне сделать это.
Мама уже начала было оправляться от простуды, когда оказалось, что беды совсем не собираются нас оставить. Я подслушал разговор, который однажды затеяла с матерью наша квартирная хозяйка. Во все время маминой болезни она, чем могла, помогала нам: вызвала доктора, приносила еду и горячий чай с малиновым вареньем. Но чем дольше отодвигалось мамино выздоровление, тем чаще я примечал на лице хозяйки недовольство и нетерпение. Так тянулся не один месяц. И к весне 1919 года, едва маме заметно полегчало, хозяйка не вытерпела:
– Вот что, барыня, вам, я понимаю, несладко приходится. Вон последние золотые часики без выкупа стащила я для вас в ломбард. Жаль мне вас, да ведь и я тоже живая Божья тварь – мне есть-пить надобно. Долга за кватеру я с вас спрашивать не стану – откуда вам взять-то. А только съезжайте вы от меня, Христа ради, освободите комнату.
Она долго еще причитала что-то, но я слышал только: «есть-пить надо» и «съезжайте, ради Христа».
Наутро мама твердо сказала мне: «Николенька, мы здесь больше оставаться не можем. Мы пойдем искать другую квартиру».
Бог знает, чем она собиралась расплачиваться за это другое жилье, но я быстро собрался, отобрал из ее ослабевших рук узел с нашими пожитками, и мы вышли из уютного домика с голубыми ставнями в неизвестность.
Даже сейчас, спустя целую жизнь, мне не хочется вспоминать об этих казавшихся бесконечными блужданиях по горбатым владивостокским улицам. Мама быстро уставала и то и дело присаживалась отдохнуть на садовые скамейки бульваров, а то и просто на ступеньки какого-нибудь высокого крыльца. Я очень боялся, что нас примут за нищих, просящих милостыню. И еще неизвестно, что было бы для меня хуже: