Анатолий Хлопецкий

Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая


Скачать книгу

присказка, заменявшая ему, как я сейчас понимаю, более крепкие выражения. Я робко спросил у него, что такое контрразведка.

      – Одно тебе скажу, конь каурый, контрразведка – это есть очень плохо. Понял? Мне-то ее не миновать, а вот тебя надо бы как-то отмазать…

      Я со всей моей тогдашней наивностью поинтересовался, за что его хотят отправить в такое плохое место.

      – Ты лучше спроси себя, за что тебя туда хотят упрятать, – расхохотался он. – А наше дело цыганское: коня я свел у казачьего есаула.

      – Ан вот и сбрехал, – буркнул унтер, сунувший в этот момент в окно нашей кутузки две миски риса с соевым соусом. – За коня дали бы тебе шомполов и отпустили на все четыре стороны.

      – Опять рис, конь каурый! – возмутился мой сосед. – Скоро пожелтею и глаза вкось пойдут. А насчет шомполов – это тебе, конечно, виднее. Небось за мальца медальку тебе отвесят?

      – На кой мне медаль! Их благородие отпуск домой на три дня обещали – в баньке деревенской попариться.

      – А где у тебя деревенька? – заинтересовался цыган.

      – Небось в гости не позову. На Сучане, однако.

      – Ах, на Суча-а-ане! – зловеще протянул цыган. – Тогда да, конечно… попаришься.

      – А что? – встревожился унтер.

      – Ты Шевченко такого слыхал?

      – Это хунхуза, что ли? Того, что в тайге разбойничает со своей шайкой? Как же, от их благородия господина поручика много наслышаны. Мы его скоро спымаем.

      – Сам ты хунхуз – бандит китайский. А Шевченко – партизанский командир. И сейчас там у него самые бои, на твоем Сучане. С легким паром, конь каурый!

      Окошко в двери со стуком захлопнулось.

      Управившись с едой, цыган сладко зевнул и улегся прямо на голом полу, подбросив под голову полу одежонки. Через несколько минут он уже спал, а я, уставившись на миску с недоеденным рисом, мучительно думал над тем, куда так неожиданно для меня подался доктор Мурашов, что ждет меня в контрразведке и за что сидит в кутузке цыган.

* * *

      В зарешеченном окошке под самым потолком уже засинели вечерние сумерки, когда в двери брякнул тяжелый засов, в камеру, неся узел с моими пожитками, вошел давешний унтер с двумя японцами и мрачно скомандовал:

      – Собирайсь!

      – Нищему собраться – только подпоясаться! – снова в охотку забалагурил цыган, проводя пятерней по кудрявым смоляным волосам. – Айда, Николай! – И, присмотревшись к унтеру, с притворным участием спросил:

      – А чего это ты, служивый, загрустивши? Ай с нами жаль расставаться? И щека у тебя вроде как подпухши? Зубы?

      – Ага, в зубы, – все так же мрачно подтвердил унтер. – От их благородия в баньку подорожная. А все из-за тебя, цыганская ты морда.

      – Здрасьте, конь каурый! – изумился цыган. – А я-то при чем?

      – А при том, что засумлевался я да и спросил старшого про свой Сучан да про твоего Шевченко, а их благородие выпивши был, вызверился да меня по морде. «И ты, – говорит, – в лес лыжи востришь? Не отпуск тебе, а три дня на губе. А мальца отпустить: ишь, ты хитрый