библиотека
Одним из самых тяжких грехов досточтимая синьора Джеронима Манчини считала безделье. И это сделалось бы из ряда вон выходящим событием, если бы кто-нибудь сумел застать эту уважаемую женщину проводящей время без дела в своих покоях. Она всегда умела занять себя хотя бы незначительным занятием, для неё важны были не масштабы затеи, а степень вовлеченности и то, как привлечь к её воплощению всех домочадцев. Так что во дворце кардинала, где поселились семьи обеих его сестёр, не было покоя с раннего утра до позднего вечера. Впрочем, некоторые из детей Манчини и Мартиноцци умудрялись выкроить для себя время для беззаботного ничегонеделания за рассматриванием гравюр в фолиантах, хранившихся в огромных книжных шкафах дядюшкиной библиотеки или за сочинением лёгких виршей, расположившись на широком карнизе окошка на верхнем этаже под самой крышей, куда синьора Джеронима поднималась крайне редко. Далеко не все из племянников и племянниц кардинала Мазарини были столь уж вопиющими бездельниками. Средняя из сестёр Манчини – Мария – чаще других скрывалась в дядюшкиной библиотеке у книжных шкафов, и её интерес вызывали вовсе не гравюры в книгах, которые она выбирала, а именно чтение.
– Ах, Олимпия, если бы ты удосужилась взглянуть хоть одним глазком в это сочинение! – Мария оторвалась от книги и с восторгом посмотрела на колыхавшиеся от лёгкого ветерка веточки каштана, на которых проклюнулись, похожие на крылья сказочного существа, первые зелёные ростки будущей листвы.
– Полно тебе, Мария! Как я могу заглянуть хотя бы одним глазком в эту книгу, когда ты вцепилась в неё как коршун! – усмехнулась Олимпия и повела плечами прежде, чем подняться с облюбованного ею местечка на скамеечке с мягкой обивкой. – Как ты думаешь: матушка уже нашла желающих перебирать прошлогодние травы? Надеюсь, меня не поймают здесь вместе с тобой за грехом безделья.
– Бездельничаешь только ты, сестрица, – обиженным тоном возразила Мария и отгородилась от всего мира за толстенным фолиантом, в большей степени для того, чтобы позлить сестру и не увидеть гримасу, которую та непременно состроит ей.
– А ну и пусть, – та махнула рукой и порывистым движением сорвалась с удобной, но успевшей порядком наскучить скамеечки к венецианскому окну, выходившему в сад.
Осторожный стук заставил обеих сестёр встрепенуться, словно садовых птиц, вспугнутых внезапным порывом ветра. В дверях показался слуга. Он поклонился и, деликатно покашляв в ладонь, заговорил приглушённым голосом.
– Курьер из Лувра доставил письмо, – обе сестры тут же повернулись к нему с вопросительным выражением на лицах. – Для мадемуазель М.О., – с лукавой ухмылкой пояснил слуга и протянул бумагу, запечатанную печатью из красного сургуча, но не успел сделать и шагу, чтобы переступить через порог, когда обрадованная и взволнованная Олимпия сама подбежала к нему, протянув обе руки к заветному письму.
– Это