усилить эффект от сказанного. Сыщик со священником переглянулись и кивнули, но каких-то особых эмоций выказывать не стали. Иммануил Евсеевич чуть расстроился их бесчувственности, но продолжил:
– Опознали не сразу. Но похоже, тоже околоточный наш. Который ночью дежурил.
– Какие-то еще особенности были на теле, кроме головы и глаз?
– Вроде бы нет. Но тут не поручусь.
– А…
Задать следующий вопрос Роман Мирославович не успел. Карету снова сильнейшим образом тряхнуло, и она встала. Дверца распахнулась, и давешний полицейский жестом предложил пассажирам покинуть свои места.
– Вещи оставьте, – сказал Чайников, – мои молодцы их доставят в ваш номер.
– Один на двоих? – с заметной долей удивления поинтересовался отец Глеб. Но ответа получить не успел – Муромцев подхватил его под локоть и потащил за собой.
Огромная городская площадь в будущем, очевидно, должна была стать красивой и величественной, но пока здесь шел грандиозный ремонт. На стене трехэтажного кирпичного здания красовалась грандиозного масштаба недоделанная роспись, на которой был изображен государь в парадном мундире, склоняющийся вперед, будто собирающийся принять в свои объятия вторую фигуру – статного полковника в форме кавалериста. Пару обрамляли гораздо меньшего размера люди – разношерстная толпа из священников, солдат, баб, мужиков, стариков и детей. Однако роспись, как и вся площадь, была откровенно сырой – фигура кавалериста едва прописана, а окружающие центральных героев восхищенные зрители только-только намечены углем. В центре площади, похоже, должен был в итоге возвышаться величественный мраморный фонтан. Но пока что от него тоже можно было увидеть лишь основание, кое-где уже облицованное камнем красивого молочно-белого цвета.
Под ногами, если бы не заморозки, чавкала бы серая грязь, так как брусчатку еще не положили. Везде стояли ящики, валялись кирпичи и доски. Все это зрелище наводило тоску и оторопь, как раздетый труп важного начальника.
– Это, я так понимаю, убитый, – произнес Роман Мирославович, кивнув в сторону панно. На земле, прямо «под ногами» государя-императора, лежало что-то, формой напоминающее человеческое тело, накрытое серовато-белой тканью.
Рядом же с ним стоял коленопреклоненный мужчина, подозрительно напоминающий изображенного на картине кавалериста. Судя по подрагивающим плечам и общей скорбной позе, мужчина рыдал. Рядом толпились журналисты, что-то записывая. Слышались щелчки камер, то и дело с треском загорался магний вспышек.
– А это его превосходительство, – с благоговением воззрился на коленопреклоненного «кавалериста» Чайников. – Петр Саввич Латецкий. Как убивается-то, сердечный.
Будто услышав, что его представили, Петр Саввич повернул голову к вновь прибывшим. Пружинистым движением поднялся с колен без чьей-либо помощи, тем самым продемонстрировав свою отличную физическую форму, и отдал несколько коротких распоряжений. Что именно он сказал, слышно не было, но репортеры немедленно ретировались, а рядом