И все такое прочее. Но полынная настойка будоражила кровь, и я злилась, что Марион молчит.
– Друг дело говорит, Мэтт, – выпалила я. – Ты урод. И никому из нас не нужен.
Маска сползла с его лица. Думаю, он хотел замахнуться и ударить меня, но образ «хорошего парня» мешал. Если ты притворяешься хорошим парнем, который никогда не бьет девчонок, как быть, когда какая-то дрянь тебя оскорбляет?
В итоге он почти нехотя наклонился ко мне и дважды постучал костяшками мне по голове. Сильно постучал.
– Повежливее, детка.
Я не успела ничего сказать и сделать: Фи встала между нами и оттолкнула его.
– Руки прочь, ублюдок, – процедила она. – Не трогай ее.
А потом вскочила Марион. Ее трясло, она сжала кулаки и выставила их перед собой. Губы шевелились, и лицо казалось безумным, словно в нее вселился дьявол, один глаз начал косить.
– Ах ты говнюк, – зашипела она.
У Хорька вырвался нервный смешок. Кажется, в тот момент мы все испугались.
– Вы зачем сюда пришли? – дрожащим голосом спросила она. – Что за дрянные мысли крутятся у вас в голове, когда вы лезете к девчонкам, которые вас знать не желают?
Он перестал улыбаться.
– Знать не желают, говоришь? Да я вам, уродкам, одолжение сделал, когда подошел.
Марион окаменела. Нет, не окаменела – собралась, вытянулась, как пламя, накрытое от ветра стеклянным колпаком. А потом заговорила низким, утробным голосом. Переливчатым полушепотом, от которого у меня заледенело сердце.
– Мысли его, покажитесь. – Она заговорила громче и увереннее: – Пусть черные мысли вылетят наружу. Пусть атакуют его не изнутри, а извне.
Парни переглянулись.
– Ну все, я сваливаю, – бросил Хорек и хлопнул ладонями о колени. – Ненормальные какие-то.
Он начал вставать, и тут что-то село ему на щеку. Какое-то переливающееся стрекочущее насекомое, вроде цикады с алыми кружевными крылышками и черным панцирем. Он смахнул его со щеки.
Вторая цикада села ему на висок. Эту он прихлопнул и размазал по лбу; над бровью остался грязный мокрый след.
– Что за черт, – пробормотал он, разглядывая ладонь.
Прилетела третья тварь – спикировала из темноты и уселась ему на скулу.
А потом четвертая.
Под тошнотворный стрекот крыльев они царапали тонкими лапками его лоб, щеки и шею, открытый участок кожи на груди. Он отмахивался; кожа покраснела, выступил пот.
– Да что это… что вы за… – Цикада села ему на губы. Он смахнул ее рукой, застонал, а потом закричал – к нему летел целый рой. – Нет, – выпалил он. – Нет, нет, нет, нет…
Потом он замолчал, сжал губы, спасаясь от нападения. Упал и закричал с закрытым ртом, зарылся лицом в песок. Я не знала, кусали ли его насекомые, жалили ли или просто ползали по коже, но их становилось все больше и больше.
Я в ужасе отпрянула. Фи засыпала его песком, видимо, пытаясь отогнать насекомых. А Марион просто смотрела. Ее рот был открыт, а лицо напоминало пустую комнату, из которой кто-то только что вышел, хлопнув дверью.
– Помогите! –