за покров для Ванюшки.
Захариха помолчала, внимательно глядя на внучку, а потом спросила:
– А ну-ка, погляди на меня, внученька. Скажи-ка мне, а как ты это почувствовала? Ты же две недели назад начала вышивать этот кусок ткани.
– Не знаю, бабушка, вот оно почувствовало, – и девочка вновь прижала к сердцу ручку, и, обняв бабушку, заплакала.
Ночь была тяжёлой. Надийка металась всю ночь по подушке, и старухе даже показалось, что она заболела. Она что-то бормотала, крутилась и постоянно скидывала одеяло. Да и сама Захариха спала тревожно, всё вспоминалась ей мать девочки, которую она похоронила, думалось ей – правильно ли она поступила, быть может, следовало позвать народ, а не скрывать произошедшее? В коротком беспокойном сне к утру ей приснилась мать Надийки, та поклонилась ей, помахала рукой и, улыбнувшись, растворилась в небесах белой дымкой.
Утро было серым и пасмурным, ночной дождь всё так же лил, не прекращаясь. Захариха тяжело встала, вздохнула, перекрестилась. Надо было идти на похороны.
– Бабуся, я с тобой пойду, – раздался голос Надийки за спиной.
– Господи, да зачем тебе туда?
– Надо-надо, бабуся.
– Ну, коли надо, то пойдём.
Захариха снова тяжко вздохнула, повязала Надийке на голову такой же, как и себе, тёмный платок, и они, выйдя из избы, направились к дому покойного.
ГЛАВА 7
Чем ближе Захариха с Надийкой приближались к кладбищу, тем тяжелее становилось на сердце у старухи, словно предчувствовала она что-то, что должно произойти будет там, среди унылых могильных холмиков и серых, промокших от дождя, деревянных крестов. И всё кругом было серым, дождь лил со вчерашнего вечера, не прекращаясь ни на минуту. Дорогу и тропки развезло, склизкие комья глины приставали к обуви, липли брызгами к одежде, чавкали под ногами. Большие лужи пузырились, дышали – значит дождю ещё нет конца, и будет он идти долго. Бревенчатые избы потемнели от влаги, сощурили глаза-окна, по которым стекали капли дождя, похожие на слёзы. Собаки попрятались в свои убежища, и одни носы их выглядывали из конуры наружу. Деревенские коты сдали свои позиции на плетнях и перебрались в избы да хлева, поближе к тёплой печи или ворошистому духовитому сену, в которое можно было зарыться и переждать непогоду и сырость. Дождевые капли нанизались на паутины в углах, под крышами домов, прозрачными драгоценными камушками, словно стеклянные бусы на тончайшей нити, сплелись в узоры, повисли на соцветиях и лепестках трав, застыли на шершавых ладонях репейника. Всё кругом пропитано было влагой, сыростью и запахом мокрой земли – тем самым духом рождения и увядания, жизни и смерти одновременно.
На улицах было безлюдно, весь народ собрался на погосте, чтобы проводить в последний путь Ванюшку, молодого парня, которому не было ещё и двадцати. Захариха молча шла, наблюдая за Надийкой. Девочка крепко сжала кулачки и губы, глаза её потемнели, вся она была сосредоточена и собрана.
– Что же с ней такое происходит? –