права как верховенстве безличных и абстрактных правовых норм. Как уже отмечалось, Краббе считает носителем суверенитета самое право. Правда, Краббе еще не распространяет принцип суверенитета права на все типы и формы государства. По Краббе, о суверенитете права можно говорить лишь в применении к современному «правовому государству» (т. е. буржуазному государству), где власть формально действует на правовых основаниях. Но Кельзен идет дальше, доводя юридизацию государства и формализацию суверенитета до своего логического конца в буквальном смысле, т. е. до пункта, в котором уже кончается всякая логика. По Кельзену, государство тождественно с правом, государство есть правопорядок. Это относится, по утверждению Кельзена, к любому государству, даже к деспотическому. Ибо, рассуждает Кельзен, и веления деспота имеют своей предпосылкой «основную норму» («Grundnorm»), гласящую: «Веления деспота должны быть выполняемы». Следовательно, и любая деспотия зиждется на «правовом» начале. «Основная норма», или конституция, в юридико-логическом смысле является необходимой, по Кельзену, предпосылкой любого государства.
Можно смело сказать, что в учении Кельзена, доводящем юридизацию государства и суверенитета до конца, с особой силой выявляются внутренние противоречия, притом как раз логические противоречия, присущие буржуазным формалистическим теориям, со всей отчетливостью выступают неизбежные для формально-юридического мышления парадоксы суверенитета.
Эти «парадоксы суверенитета», рассматриваемые с формальнологической точки зрения, заключаются в следующем: суверенитет в государстве основан на положительном праве, ибо лишь власть, действующую «по праву», можно считать суверенной; но действие самого положительного права уже предполагает суверенитет, исходит из суверенитета как из своей предпосылки, ибо лишь нормы, опирающиеся на суверенную власть, исходящие от такой власти, можно считать правом. Закрепленную в конституции высшую власть в государстве можно считать суверенной лишь в том случае, если считать, что сама конституция установлена именно суверенной властью. Получается как будто безвыходный порочный круг: власть опирается на основной закон, но сам основной закон опирается на власть. И недаром так часто начинает мелькать в буржуазной науке образ Мюнхгаузена, вытаскивающего себя из болота за собственные волосы, к этому образу прибегают и Радбрух, и Кельзен.
Напуганные этими трудностями, связанными с проблемой соотношения суверенитета и права, некоторые новейшие буржуазные авторы приходят к отрицанию правового характера суверенитета. Так, например, Фишер-Уильямс, подходя к проблеме суверенитета с точки зрения международного права, утверждает, что «суверенитет как юридический принцип не имеет никакого положительного значения для международного права. Это ограничивающий фактор. Что есть суверенитет, то не есть право; что есть право, то не есть суверенитет»[52].
Это положение можно было бы, естественно, распространить