формальной гипотезе, нужной, собственно говоря, только для того, чтобы гарантировать существование не государства, а абстрактной, формально-юридической теории государства и, пожалуй, самих ее творцов.
Впрочем, гипотеза «основной нормы» не спасает и эту теорию от глубоких противоречий, вскрывающих всю ее внутреннюю слабость. Эта гипотеза нужна Кельзену для того, чтобы придать праву характер чего-то самодовлеющего, автаркического, не зарождающегося в чем-либо, вне его стоящего. Но ведь в самом положительном праве мы этой нормы не находим; ее нет ни в законе, ни в обычном праве государства. Ее можно сравнить с воображаемой, бесконечно удаленной точкой проективной геометрии, предположение которой придает прямой линии характер замкнутой линии. Но право – это не математика, и ссылка на воображаемое в праве абсолютно ничего не объясняет. К тому же «основная норма» принципиально не может быть найдена в системе положительного права. Ибо с точки зрения «чистой теории права» сама действительность положительного права как раз от нее и зависит. Если «основная норма» сама относится к системе положительного права, возникает вопрос о ее юридическом основании. Если же «основная норма» находится вне положительного права, а Кельзен сам не может избежать этого вывода[55], то мы приходим к какому-то надположительному праву, быть может, к тому же естественному праву, которое Кельзен, желая спасти остатки своего научного декорума, отвергает – на словах, во всяком случае.
Все эти логические трудности показывают лишь одно – несостоятельность и безнадежность всякой попытки рассматривать государство и право в отрыве от их реальной социальной и политической функции в общественной жизни, т. е. от роли государства и права как орудий классового господства. Только исходя из этой реальной сущности государства и права, раскрытой марксистско-ленинской наукой, можно объяснить «тайну» правового регулирования власти.
В этом смысле «парадоксы суверенитета» представляют известную аналогию с логико-математическими парадоксами. Сущность последних заключается в том, что допущение одного положения ведет к противоположному, а допущение противоположного возвращает к первоначальному положению. Точно так же и допущение суверенитета как бы ведет к стоящей над ним норме права, а следовательно, к отрицанию суверенитета, но норма права предполагает издающую ее суверенную власть и, следовательно, вновь возвращает к суверенитету. Но источником трудностей, связанных с логическими парадоксами, является, на наш взгляд, применение суждений в отрыве от их реальной функции в знании, а именно от функции познания истины, т. е. отражения объективной, независимой от познающего субъекта действительности. И парадоксы суверенитета возникают в результате отрыва государства и права от их реальной, социально-классовой функции.
Не право создает власть, а власть (в начале чисто фактическая) – право. Но вместе с тем функционирование и нормальный порядок образования самой власти