между сидящими туловищами, аккуратно втискиваюсь. Очень уж неохота стоять. Достаю из рюкзака книгу, толстую, философскую и открываю ее ближе к концу.
Мне вдруг приходит в голову, что вагон, как злая мысль, никогда не усыпляет пассажиров. Нет, он, конечно, их раскачивает из стороны в сторону, в такт своему движению, но всякий раз – перед каждой станцией, когда кому-нибудь выходить – энергично встряхивает. Будто выполняет инструкцию: «Перед употреблением встряхнуть». А мы ведь и в самом деле едем в офисы, в школы, к станкам. Словом, туда, где нас употребят сообразно долгу и инструкции. И сидим сейчас, с самого утра, доверху набитые едой и мыслями, ожидая встряски.
Сюжета в философской толстой книге почти нет, как нет его сейчас и в моей жизни. Зато имеется этическое назидание. Некий судья увещевает молодого человека, интеллектуала и повесу, жить без иронии и счастья, уговаривает сплести в одном движении все разрывы чувств. Встать перед дверьми к Богу, которые никогда не откроются, смиренно опустить голову под гребешок неумолимого парикмахера. Что там еще?
– Двери закрываются! Следующая станция – Черная речка!
Да, и еще – обязательно убить в себе поэта.
Но в метро, особенно там, где «места для пассажиров с детьми и инвалидов» ничего эдакого не выйдет. Движение то и дело встряхивается, прерывается морганием лампочек, отсчитывающим остановки, этими самыми остановками на станциях, каждая станция богато украшена, аляповата по-своему, и потому вызывает счастливое чувство – всякий раз с новым оттенком. Вот здесь, около станции метро, ты ел сосиску в тесте – было вкусно. А здесь угостился сигаретой и с наслаждением покурил. Тут – прямо на платформе, у всех на глазах – поцеловался (потом вы еще пошли в кафе и там приятно потискались). Все это в клочках, все никак не сплетается в одно-единственное чувство…
Рядом, справа от меня, разговаривают две женщины. Одна постарше, в черном пальто, напоминающем судебную мантию. Другая – помоложе, в синем пуховике и вязаной игривой шапочке с томатным помпоном. Из-под шапочки неряшливо высунулся рыжий локон-клоун. Когда вагон останавливается, я слышу, о чем они говорят. Когда начинается движение и шум, слов почти не разобрать. (Как в моем советском детстве! Пришел в цирк, который приехал на гастроли, и то ли от счастья, то ли от выпитого в буфете лимонада, все время бегаешь в туалет, пропуская целые куски представления. Когда уходил, под куполом на верхней площадке топтались воздушные гимнасты – готовились выступить. А вернулся – никаких гимнастов: на арене уже кувыркаются клоуны с томатными носами).
Сейчас – остановка.
– Мне надо сегодня пять тысяч внести, понимаешь? – говорит та, что помоложе, с помпоном. – А денег нет совсем. Вообще нет!
– Займи. – Женщина в черном пальто делает неопределенный жест рукой.
– Да у всех уже тридцать раз занимала! Самой стыдно…
– Ну стыдно. И что? – Старшая пожимает плечами.
– И главное – всего-то пять тысяч!
По громкой связи механическим,